Стояло раннее утро, и свет уже начал проникать сквозь многочисленные щели в стенах и крыше сарая, поэтому картина сонного царства, представшая перед Болотниковым во всем своем неприглядном натурализме, поразила его до глубины души. Он даже подумал, что это сон и чтобы проснуться, сильно ударил себя два раза по щеке.
Ничего не изменилось. Сарай остался на месте. Как и одетые в лохмотья люди, большей частью изможденные, босые и грязные. Да и сам Болотников выглядел не лучше. Вместо добротной одежды на нем были только рваные казацкие шаровары и серая от пыли полотняная рубаха с вышивкой.
Ивашка рванулся вверх, пытаясь вскочить на ноги, убежать из этого кошмара… Но сосед слева, который тоже проснулся и наблюдал за ним через неплотно сомкнутые веки, цепко ухватил его за ноги и вынудил отказаться от этого намерения.
— Тихо, ты, хлопец! — пробасил сосед Болотникова. — Вишь, какой шустрый… Будешь бузить, познакомишься с нагайками янычар.
— Где я, что со мной? — дрожащим голосом спросил Ивашка.
— Или не помнишь? — удивился сосед слева, усаживаясь поудобней.
Судя по длинным усам и клоку волос на бритой голове, это был запорожский казак. Встречаться с запорожцами Болотникову не доводилось, но он знал о вольном казачьем братстве за днепровскими порогами. Когда он бежал от князя Телятевского, то первой его мыслью было податься за пороги. Но, зная хитрость и коварство своего хозяина, он совершенно не сомневался в том, что тот пошлет за ним погоню именно в ту сторону. Поэтому Ивашка решил до поры до времени схорониться в людной Москве, где найти человека не так просто.
— Туман в голове, — признался Болотников. — Помню, зашел в харчевню, заказал турскую горилку, а дальше… дальше провал в памяти.
Казак невесело рассмеялся и сказал:
— Глупый воробей всегда попадается на мякине. Ты попал впросак. Тебя чем-то опоили и продали торговцу невольниками. Это известный в Истанбуле способ легко заполучить себе хороший бакшиш*. Кому из обманутых повезет больше, того определяют в янычары, а таким, как мы с тобой, горемыкам, у кого и стать есть, и силушка, одна дорога — на катырги. Не понимаешь? Катырга — это галера по-турецки.
— Откуда знаешь? — тупо спросил Болотников.
— Я уже был гребцом — на флагманской галере капудан-паши* во время битвы при Лепанто*. Там много невольников-гребцов из русских земель ворочали веслами… Турский флот во главе с Али-пашой потопили, а нас освободили венецианцы. Целых два года добирался домой. А когда вернулся, то на месте хутора нашел пепелище. Крымчаки устроили набег… Ушел я к братчикам. А куда деваться? Ни кола, ни двора, ни семьи, ни детей… — Запорожец горько покривился, но тут же решительно смахнул ладонью печаль с чела, улыбнулся и сказал приветливо: — Что ж, давай знакомиться, товарищ по несчастью. Меня зовут Лаврин. Лаврин Шрам.
— Ивашко я, Болотников… — машинально ответил московит, бестолковые мысли которого напоминали разбуженный пчелиный рой.
Он никак не мог прийти в себя от ужасного удара, уготованного ему судьбой.
— Не дрейфь, казак, — с наигранной бодростью сказал Лаврин Шрам. — Попасть гребцом на галеру не значит умереть. Вот он перед тобой, живой пример. Или во время боя могут освободить, или кто выкупит, или… — тут Лаврин понизил голос, — или удастся освободиться от оков и вцепиться в глотки реису* и злобному псу-надсмотрщику.
— Кто ж меня выкупит… — тоскливо сказал Ивашка, ум которого на время помрачился; но тут он вспомнил про Трифона Коробейникова, встрепенулся и воскликнул: — Постой! Ведь я не в ясыр* попал, а прибыл в Истанбул с посольством купцов-московитов! Их привечал сам янычарский ага! Нужно, чтобы купцам кто-то сказал, где я нахожусь. Они не позволят, чтобы меня продали на галеры! Надо позвать охрану. Эй, кто там, сюда! Эфенди, сюда! — закричал Болотников по-турски.
— С разума спрыгнул! — Лаврин закрыл ему рот своей жесткой мозолистой ладонью. — Молчи, а то мигом сделают секир башка! Невольников охраняют настоящие бешеные псы. Им убить человека, что тебе высморкаться. Для острастки другим.
Ивашка пытался сопротивляться, но хватка у Лаврина была железной. Немного потрепыхавшись, Болотников, совершенно обессиленный, распластался на соломенной трухе, которая устилала пол сарая не один год и помнила многих несчастных.
— Никто не поможет твоему горю, Ивашка, — сумрачно сказал Лаврин. — Тебя запихнули сюда не для того, чтобы сразу же освободить. За твою голову уплачены деньги. Пока турский бей, которому ты принадлежишь, не вернет свои акче с прибылью, даже и не мечтай вырваться на свободу. Никто этого не позволит. Людоловы цепко держат свой товар. А отсюда до твоих купцов не докричишься.
— Пропал я, пропал… — Болотников в отчаянии обхватил голову руками. — Ой, пропал…
— Да не кручинься ты так! Вот если бы тебя крымчаки взяли в полон, тогда да, у них совсем худо. От татар только две дороги; одна — самая легкая — в Кафу*, на невольничий рынок, и оттуда в Истанбул, а другая… Лучше о ней и не вспоминать. Рядом со мной на весле сидел один московит. Так он радовался, как дитя малое, что его выкупили у крымчаков и определили на султанскую катыргу. Татары смотрят на невольников как на двуногих животных; они содержатся хуже, чем домашняя скотина. Русского раба могут отдать молодым воинам, никогда не бывавшим в бою, чтобы они практиковались в сабельной рубке на живом человеке. Чтобы пометить невольников, их специально уродуют: выжигают клейма на лицах, отрезают уши, вырывают ноздри; а тех, кого назначали для обслуживания гаремов и работ на женской половине дома, оскопляют. Крымчаки кормят своих невольников хуже собак — мясом павшей скотины, от которой даже местные псы отказываются.
— На галерах, насколько я знаю, не лучше… — глухо молвил Ивашка.
— Э, не скажи! — живо возразил Лаврин. — И кормят сносно, и отдыхать дают, когда галера идет под парусами, и постоянно на свежем воздухе, а не в каком-нибудь хлеву или подземной тюрьме… — Он изо всех сил старался приободрить товарища по несчастью.
Лаврин продолжал говорить, но Болотников его уже не слушал. Он погрузился в состояние, похожее на транс. Ивашка вспомнил рассказ одного из холопов князя Телятевского, выкупленного из татарской неволи, что попадание на галеры резко уменьшало шанс пленников получить помощь от русского правительства, которое всяческими способами пыталось их вызволить.
Существовала целая система выкупа. В Посольском приказе собирались средства на выкуп, который платили в зависимости от того, к какому сословию принадлежал пленник. За пашенного или боярского крестьянина платили 15 рублей; за казака и пограничного стрельца — 25; за стрельца московского — 40 рублей. Отдельные суммы полагалось платить за дворян и бояр, в зависимости от их «поместного оклада». При этом оговоривалось: если благородный пленник захвачен не в бою, сумма выкупа падала вчетверо.
Часто при заключении перемирия меняли «полон на полон» — попавших в плен татар или турок на русских невольников. Кроме того, иной раз рабов выкупали сердобольные русские купцы, приходившие в Кафу с товарами, или иноземцы, купившие раба-славянина и ехавшие потом торговать в Московию. По русскому закону невольника немедленно объявляли свободным и не подлежавшим выдаче из русских пределов.