На этот раз прием испанцев организован был несколько по-иному. Сотня самых знатных и, видимо, самых доверенных, близких царю бояр в горлатных шапках [58] и дорогих разноцветных одеждах образовали великолепную свиту. Они сидели на скамьях вдоль стен парадной залы один выше другого — видимо, согласно чину. Сам Иоанн Васильевич возвышался над всеми на позолоченном троне и одет был в длинное золотое платье с царской короной на голове. В правой руке царь держал скипетр из хрусталя и золота, а левой опирался на свой трон. Перед ним стоял думный дьяк с пергаментным свитком в руках.
Антонио де Фариа остался позади, а Фернана Пинто подвели поближе, чтобы он оказался напротив дьяка.
— Читай, — велел дьяку великий князь.
Потерявший от большого волнения возможность здраво размышлять, Фернан Пинто мало что понял из текста грамотки, которую зачитывал дьяк. Сначала тот перечислил все титулы царя Московии, затем цветисто расписал благородные деяния «вышеозначенного гишпанца» Фернана Мендеса Пинто, потом зачем-то было названо имя отца фидалго — Даниэль, и, наконец, в завершение дьяк торжественно огласил:
— …Властью своей царской жалую тебя, Фернан Пинто, сын Даниэля Пинто, боярским чином и присваиваю имя-отчество Федор Даниилович! [59]
Фернану Пинто осталось лишь поклониться до пола, что он и сделал при мертвом молчании царской свиты. Слышно было даже, как в окнах тихо потрескивали цветные стекла — сильный мороз никак не хотел покидать Москву.
Царь благожелательно улыбнулся и подозвал Фернана Пинто — теперь уже Федора Данииловича — к своей руке; фидалго приложился к ней со священным трепетом в душе — какая неслыханная, великая честь! Теперь он в боярском чине! Затем Иоанн Васильевич допустил к руке и Антонио де Фариа. Бывшему пирату, который даже пулям не кланялся, это не очень понравилось, но ему пришлось стерпеть такое надругательство над своей свободолюбивой натурой, и он почтительно поцеловал крепкую сухую длань правителя Московии.
— Садитесь, — указал царь испанцам на два стула напротив своего трона. — Скажу еще раз, боярин, — обратился он к Фернану Пинто. — Твой поступок достоин гораздо большей награды, нежели та, которую я тебе дал. Но я не Всевышний и не все блага земные мне подвластны. Это Господь наш все видит и может одарить человека по достоинству, но он непременно отметит твой воистину христианский подвиг в своих скрижалях. А пока я приглашаю тебя, боярин, и твоего товарища разделить со мной хлеб-соль. Сейчас вас проводят в отведенные вам покои, где вы немного отдохнете. А потом милости прошу к моему столу.
Фернан Пинто шел по залу на негнущихся ногах, ощущая на себе завистливые взгляды бояр. Многие хотели бы оказаться на его месте, и теперь их мучила ревность: ну почему, почему повезло услужить государю этому заезжему гишпанцу, а не мне?!
В помещении, куда завели испанцев, их ожидала приятная неожиданность — щедрый царский подарок. Это были очень дорогие одежды и две золотые цепи с драгоценными каменьями. А на цепи, предназначенной Фернану Пинто, висел еще и крест, украшенный бриллиантами. Идальго были вне себя от счастья — уж они-то, бывшие пираты, знали цену вещам, а тем более, драгоценностям…
Для праздничного обеда царь сменил свою одежду. Теперь на нем было платно из зеленого алтабаса [60] — распашное длинное одеяние без воротника, сильно расширенное книзу и имевшее широкие недлинные рукава. Оно застегивалось встык, а по бортам, подолу и краям рукавов шла вышивка. Сверху платно был надет воротник — бармы, расшитый жемчугом. А поверх барм висел золотой наперсный крест.
Одежда Иоанна Васильевича была осыпана многочисленными бриллиантами, красными яхонтами, изумрудами и другими драгоценными каменьями величиною с орех, как ночное небо звездами.
Фернан Пинто невольно подивился: как может великий князь выдерживать такую тяжесть?! По правую руку царя сидел его старший сын, одетый точь-в-точь как родитель, с той лишь разницей, что в руке подросток держал не скипетр, а всего лишь посох отца. Вместо венцов у них на головах теперь были шапочки в виде греческих скуфеек с одним яхонтом спереди величиною с яйцо; эти яхонты сияли словно два красных пламени.
Родитель и сын сидели за отдельным столом, а для испанцев накрыли стол особый, на расстоянии не более шага от царского. Как и прежде, все блюда были из чистого золота, и их вносили великое множество стольников. На обеде присутствовала та же сотня бояр, что и на царском приеме. Они тоже сменили свои одежды на более удобные для застолья.
На царский стол приносили единовременно по четыре блюда: одно для самого Иоанна Васильевича, другое блюдо он передавал сыну, а остальные два отсылал испанцам. Так же было и с напитками — уж чего-чего, а хорошего вина для своего спасителя царь не пожалел. Фернан Пинто с трудом помнил, чем закончился обед. Он стойко держался на ногах — до последнего, и только когда вышел из палаты, где проходил пир, то сразу же ухватился за двух стольников, которые и довели его аккуратно и благополучно до самого возка. Боярин из Посольского приказа был настолько любезен, что прислал за испанцами своих коней и утепленные сани с будкой, чтобы гишпанцы на обморозились на студеном ветру.
* * *
Три недели после царского пира и получения своеобразного титула оказались очень суматошными. Придворные великого князя и прочие бояре сочли за честь поздравить новоиспеченного боярина, и бедный Фернан Пинто начал бояться, что совсем сопьется и в конце концов присоединится к тем несчастным, коих немало во всех портах мира, даже в Китае. Пьянство было пороком заразительным, и многие пираты, пропив все накопления, заработанные шпагой, потом и кровью, кончали свою жизнь где-нибудь в грязной подворотне или в пьяной драке, получив удар ножом.
А затем с середины января вдруг все резко прекратилось. Воцарилась какая-то странная, тревожная тишина, притом по всей Москве. Что случилось?!