Бобер неожиданно хихикнул. Идальго посмотрели на него с удивлением и осуждением. Митька сделал невинное лицо и сказал:
— Я што, я ничего… Тока плохо вы знаете наши порядки. Седни ты на коне, а завтра уже на плахе.
— Ты о чем? — спросил де Фариа.
— Ежели вам нужно просто со свету изжить ентого Степку, то нету ничего проще. Вы тока кликните. Ваши денежки, а уж я постараюсь. Соберу лихих людишек, — у нас их хватает — заплачу золотом, и за золото они вам хоть самого сатану приташшат в мешке.
— Да-а, Митка, башка у тебя варит… — Бывший пират смотрел на своего слугу с удивлением, которое было смешано с восхищением.
Митька Бобер и впрямь был оборотистым. И бесстрашным. Вернись старые добрые времена, Антонио де Фариа с удовольствием взял бы его на свой корабль боцманом. Митька мог поладить с кем угодно, а когда нужно — взять за горло любого и бестрепетной рукой выпустить из него требуху. Он не знал, что такое сомнения и колебания. Есть приказ — есть исполнение.
Про себя, как уже говорилось, Митька рассказывал скупо. Особенно интересовало испанцев, где он выучил немецкий язык. (Кстати, оказалось, что Бобер маракует и в голландском; а еще он знал литовский и польский языки, что для многих русских, особенно тех, кто занимался торговлей, было само собой разумеющимся делом). На что Митька уклончиво отвечал, что будто бы его взял в услужение какой-то немецкий купец, и он пробыл у него на службе около трех лет, что ему приходилось общаться и с голландцами. Но Антонио де Фариа не верил Митькиному рассказу. У Бобра все ухватки были пиратскими. Однако не исключено, что он и впрямь был слугой у немца, но затем из-за какой-нибудь пустяшной обиды (Митька был вспыльчив и себялюбив) перерезал ему глотку и бежал.
— Время пока не пришло, — сухо сказал Фернан Пинто. — А насчет людишек… — Он ненадолго задумался, а затем полез в кошелек и достал оттуда полную пригоршню талеров [66] . — Это ты хорошо придумал. Отправляйся в Москву и собери отряд. Человек двадцать. Только чтобы люди были надежными! И хорошо разумели в воинской науке. То, что у них нет доброго оружия, это не важно. Они его получат. В нужный момент. Коней тоже.
— Между прочим, ваш Степка прибег сюды не зря, — сказал Митька. — Енто он по мою душу явился. Так што пора бы вам уговор наш выполнить…
— Уговор был на то, что ты найдешь гнездо Демулина! — отрезал Антонио де Фариа. — Ищи, свищи, где у него усадьба! Сам он нужен нам постольку-поскольку. А уговор остается в силе. Мало того, у тебя есть шанс получить гораздо больше обещанного. Но это по исполнении. Сначала найди людей стоящих. И языки им или отрежь, или пусть рты свои зашьют! Угощай их, корми, но пейте в меру. Иначе быстро на дыбе окажетесь.
— Эх, ваша светлость… — Митька криво ухмыльнулся. — Нашли чем пужать… Да наш люд сызмала растеть не в колыбельке мягкой, а на дыбе. Распинают бояре нас до хруста, до ломки в костях. Так что не извольте беспокоиться. Все сполню, как надыть. Где меня искать, вам ведомо. Ну а ежели надыбаю, игде ён проживает, гонца пришлю с вестью. Или сам приеду.
— Коня возьми доброго, — сказал Фернан Пинто. — Я прикажу Луису…
Кроме своих непосредственных обязанностей мальчика на побегушках Луис был еще и конюхом миссии.
Митька Бобер уехал, а испанцы остались со своими сомнениями и страхами. Стефан де Мулен и Андрэ дю Бук (если де Фариа не ошибся в своем предположении; будем называть его так) поступили в опричнину и оказались в числе приближенных царя. Было заметно, что Иоанн Васильевич и прежде благоволил к тайным тамплиерам — уж неизвестно, по какой причине. Они и молились вместе, с небольшим «ближним кругом» новоиспеченных опричников.
К сожалению, испанцы не могли уехать из Александровской слободы без соизволения великого князя. Он их сюда призвал, он должен был и отпустить. Фернан Пинто и Антонио де Фариа крепко запомнили, что у московитов такие условности играют очень большую роль. Уехать без разрешения и не попрощавшись (а к царю после того памятного вечера Фернан Пинто никак не мог попасть) значило нанести Иоанну Васильевичу тяжкое оскорбление. Тот, кто отказался преломить с ним хлеб, становился его врагом. А ведь за плечами миссии был еще и король Филипп, который хотел в будущем наладить с Московией не только дипломатические, но и торговые отношения.
Стефан де Мулен и Андрэ дю Бук уже переоделись во все черное, и их трудно было отличить от остальных опричников. Каждый день опричные отряды выезжали из ворот Слободы и с гиканьем, криками «Гойда, гойда!» и свистом куда-то скакали по изрядно разбитым дорогам. Чем они занимались, испанцы не знали, могли только догадываться, потому что по возвращении опричники привозили истерзанных людей, которых бросали в мрачные подвалы. Видимо, там ими занимались палачи. А еще хватало работы прачкам, потому что одежды опричников были изгвазданы в крови, и женщины трудились не покладая рук, часто и по ночам.
Так прошел январь, затем потянулись скучные и однообразные дни следующего месяца… Но вот в конце февраля наступил праздник. В Испании, Португалии, и вообще во всех странах Европы его именовали «карнавалом». Обычно он продолжался десять дней — до первого дня Великого поста, который у католиков начинался в «Пепельную среду», когда сжигали в очаге или на костре все остатки скоромной пищи, чтобы они во время поста не вводили в соблазн. В Испании во время карнавала везли по улицам плуги и бороны, причем нередко для смеха в них впрягали незамужних женщин и девушек.
Фернан Пинто любил карнавалы. Карнавал — это обильные застолья, танцы, маскарады, различные соревнования. Во время карнавала дозволялось нарушать многие запреты: кем угодно переодеваться, в том числе и монахом, или даже надевать женское платье; можно было позволяли себе разные выходки, оставаясь при этом неузнанными. Чаще всего ряженые изображали чертей, ведьм, животных и бестолковых деревенских мужиков, над которыми любили потешаться горожане. А в конце карнавала толстый мужчина, олицетворявший собой Масленицу, выходил на бой с тощей — «постной» — старухой. Разумеется, Пост одерживал верх над Масленицей.
У московитов все было несколько иначе. Во-первых, карнавал здесь длился семь дней и называли его и Масленицей и Сырной седмицей. Во-вторых, испанцы впервые попробовали такую прелесть, как русские блины, которые пеклись и поедались в неимоверных количествах. Московиты говорили: как встретишь Масленицу, так и будешь жить целый год. Поэтому народ устраивал потрясающе веселые гульбища, да такие, что иностранцам, привычным к чопорным католическим нравам, временами становилось не по себе.
В понедельник московиты сделали огромное соломенное чучело, посадили его на шест и носили с песнями и плясками сначала по Слободе, а затем отправились по окрестным деревенькам и посадам. Во вторник все начали ходить по гостям, и испанцам пришлось изрядно раскошелиться, потому что многие бездельники из знакомых боярских сынков сочли своей обязанностью посетить Федора Данииловича, обласканного государем. А в среду началось обильное застолье, и животы у Фернана Пинто и Антонио де Фариа стали напоминать по размерам мельничные жернова. Правда, теперь уже их приглашали в гости, но от этого им легче не стало, потому как гостеприимные хозяева могли обидеться, если не съешь и не выпьешь все то, что тебе предлагают.