Хотя нет, вряд ли Бобер станет так глупо рисковать жизнью. Ведь он проник в тайну Стефана де Мулена (так вполне мог подумать франк), а значит, представлял для тамплиеров большую опасность. Поэтому его уже давно зарезали бы — как цыпленка-несмышленыша. Коим Митька конечно же не являлся.
Значит, не исключено, что у тайных тамплиеров есть свои осведомители в Испании. Возможно, даже приближенные к самому королю или к дону Фернандо Вальдесу. Времени, чтобы послать в Московию гонца, у них было. Вряд ли для кого являлось секретом, что многие иноземные купцы исполняли роль шпионов и по возвращении домой писали отчеты королевским дознавателям. Впрочем, не исключено, что Стефан де Мулен и сам догадался о миссии испанцев. Ведь Митька Бобер у многих интересовался, где расположена крепость обрусевших франков.
Мысли, мысли… Они не давали покоя Фернану Пинто. Он даже бросил писать дневник, надеясь на свою незаурядную память. Ведь его заметки могут прочесть прежде времени. В том же Посольском приказе, где большей частью служили весьма умные дьяки и подьячие, были знатоки многих языков, и тогда откровения «гишпанца» станут ему первой ступенькой на эшафот. Фидалго совершенно не сомневался, что Иоанн Васильевич не станет миндальничать даже с представителем чужого государства, тем более, что Испания для Московии пока не была ни важным торговым, ни тем более, военным партнером.
Тракт на Волок Ламский, откуда начиналась дорога на Тверь, полнился повозками, пешим и конным людом. У русских наступила пасхальная неделя, поэтому народ был одет нарядно, празднично.
В отличие от испанцев, обычно предпочитавших одежду темных цветов, московиты одевались пестро и ярко, особенно в теплую пору. Рубахи у простонародья были холщовые, у знатных и богатых — разноцветные шелковые. Простой народ любил красные рубахи и считал их нарядным бельем. Мужские рубахи делались широкие и короткие и подпоясывались узкой опояской. В холщовых рубахах под мышками делали треугольные вставки из другого полотна, расшитого пряжею или шелком, или же из цветной тафты. По подолу и по краям рукавов рубахи окаймлялись тесьмами, расшитыми золотом и шелками, шириною пальца в два; у знатных и богатых вышивали также рукава и грудь.
Портки шились без разрезов; у бедных — из холста, белого или крашеного, или из сермяги — грубой шерстяной ткани; у зажиточных — из сукон. Летом богатые надевали штаны из тафты или какой-нибудь другой легкой шелковой материи. Штаны были не длинные и достигали только до колен; они шились с карманами и были разных цветов: желтые, лазоревые, но чаще всего красные.
А уж обувка русских была куда как разнообразней, нежели у испанцев или португальцев. Простой народ носил лапти из древесной коры или башмаки, сплетенные из прутьев лозы. Обувь людей с достатком составляли сапоги, чеботы, сафьяновые чулки (ноговицы) и башмаки. Они делались из телячьей и конской кожи, из юфти, а у богатых — из персидского и турецкого сафьяна. При сапогах и чеботах носились чулки — шерстяные или шелковые, а зимой — подбитые мехом. Посадские жены носили большие сапоги до колен, но дворянки щеголяли только в башмаках и чеботах. Бедные крестьянки ходили в лаптях, как и их мужья. Сапоги, чеботы, башмаки и ноговицы всегда были цветные, чаще всего красные и желтые, иногда зеленые, голубые, лазоревые, белые, телесного цвета; они расшивались золотом, особенно в верхней части голенища.
Антонио де Фариа, сидя на своем жеребчике, лихо подкручивал усы, когда ловил на себе взгляд какой-нибудь миловидной крестьянки. А русские барышни были диво как хороши. Московиты во все глаза глядели на иностранцев, которых легко было узнать по одежде и оружию. Иногда по дороге лихим галопом куда-то скакал отряд одетых в черное опричников, и тогда начинало казаться, что яркое весеннее солнышко вдруг подернулось полупрозрачным темным флером, а путешествующий народ опускал головы и торопливо сбивался на обочины, чтобы не попасть под копыта коней государевых слуг.
Предводитель одного из отрядов, увидев вооруженных людей на конях, похоже, вообразил, что это земщина, и резко остановился — уж непонятно, с какими намерениями. Но тут кто-то из опричников узнал Фернана Пинто и шепнул ему на ухо пару слов. Предводитель отсалютовал испанцам поднятой вверх нагайкой, и опричники с лихим свистом вихрем помчались дальше. Фидалго перевел дух и мысленно поблагодарил своего небесного заступника.
Не доезжая Волока Ламского, свернули не в сторону Твери, а на лесную дорогу. Митька выждал момент, когда тракт почти обезлюдел, и испанцы поторопились нырнуть в зеленый лесной разлив. Теперь нужно было вернуться немного назад, но уже потаенными тропами. Ехали с оружием наготове; как рассказал Митька, в этих местах иногда балуют людишки атамана Кудеяра. Ходили слухи, что разбойник будто бы к простым мужикам, добывавшим свой хлеб в поте лица, относился великодушно, но купцов и бояр не миловал. А еще говорили, что благородное поведение атамана объясняется не чем-нибудь, а его высоким происхождением. Некоторые даже утверждали, что Кудеяр — брат самого Иоанна Васильевича.
На эти речи Митька Бобер лишь едко посмеивался — уж он-то хорошо знал, кто уходил в разбойный промысел. Князья и бояре грабили простой народ более безопасным способом, облагая его непосильными налогами. Поэтому холопам было все равно: сложить голову во время нападения на купеческий обоз или умереть с голоду.
Голос откуда-то сверху заставил Фернана Пинто вздрогнуть:
— Бобер, енто ты?
— Нет, не я, а великий князь, — ответил Митька и рассмеялся. — Слазь с верхотуры, Осьмиглаз. Служба твоя закончена.
Затрещали ветки столетнего дуба, вниз посыпались листья, и на землю ловко спрыгнул жилистый мужик с лихим взглядом из-под косматых бровей. В руках он держал настороженный арбалет, а за поясом у него торчал боевой топор.
Видимо, не зря его прозвали Осьмиглазом (Пинто ни на мгновение не усомнился, что это не имя, а прозвище), потому что острый взгляд серых очей разбойника буквально пронзил фидалго, как шпагой. Под командой Фернана Пинто в его бытность пиратом были такие же дальнозоркие и востроглазые впередсмотрящие, которые видели дальше, чем «волшебная труба» итальянского мастера Джамбаттисты делла Порта. Труба представляла для моряков большую ценность, за нее платили немалые деньги. «Волшебную трубу» Пинто взял в честном бою один на один с турецким агой, который командовал галерой.
— Он на сто шагов букашку могеть узреть, — не без бахвальства подтвердил это предположение Митька. — Ну как там наши «куропатки», в гнезде? — спросил он Осьмиглаза.
— Сидят… — Осьмиглаз громко высморкался и вытер руку о кафтан. — Ужо мы их обложили так, што мышь не проскочит.
— Тогда веди к табору, — приказал Митька; он явно упивался своей ролью предводителя разбойничьей шайки.
Осьмиглаз кивнул, бросил любопытный взгляд на испанцев, которые едва помещались на узкой лесной дороге, больше напоминавшей тропу, и шагнул в заросли. За ним сначала последовал Митька Бобер, а потом и все остальные…
Шайка Бобра расположилась в самой чащобе, на небольшой поляне. Впрочем, леса в этих краях везде были дремучими, и тем необычней в этой глухомани казался людям самый настоящий рыцарский замок на возвышенности. В нем было все, что полагалось фортеции: ров, наполненный водой, сторожевые башни, толстые каменные стены, дубовые ворота, окованные железом, подъемный мост. Все это Фернан Пинто увидел собственными глазами, забравшись на высоченное дерево.