Обрабатывать Энн Бишоп было просто — она сама стремилась к тому, чтобы подчиниться. За те три дня, что я отдыхала в ее доме, она была доведена до соответствующей кондиции. С Винсентом дело обстояло иначе. Хотя мое начальное «обучение» уничтожило в нем все проявления воли высшего порядка, его подсознание продолжало оставаться необузданным и плохо управляемым клубком страхов, предрассудков, желаний, похоти и взрывов ненависти. Я не хотела их вытравлять — ведь они были источниками той энергии, которая могла потребоваться мне позднее. В течение этих трех длинных дней перед Рождеством 1980 года я отдыхала в чуть спертой атмосфере дома Энн Бишоп и изучала темное подсознание эмоциональных джунглей Винсента, оставляя в нем пути и механизмы для дальнейшего использования.
В воскресенье, 21 декабря, я завтракала тем, что приготовила Энн, и расспрашивала ее о друзьях, средствах к существованию и прочих житейских подробностях. Выяснилось, что друзей у нее нет, да и жизни как таковой тоже. Время от времени ее навещала миссис Пагнелли, соседка, она же иногда присматривала за Пушком. При упоминании о пропавшем коте глаза Энн наполнились слезами, и я почувствовала, как мысли ее заскользили в сторону, будто машина по черному льду. Я увеличила мозговое давление и вернула ее обратно к новой и главной страсти — желанию доставить мне удовольствие.
На банковском счете Энн находилось 73 тысячи долларов. Как многие эгоистичные старухи, ощущающие приближение унылого конца своей унылой жизни, в течение многих десятилетий она жила на грани нищеты, копила деньги и акции, как сумасшедшая белка, складывающая желуди, которые ей никогда не понадобятся. Я предложила Энн перевести все ее ценные бумаги в наличные деньги на следующей неделе, и она сочла, что это прекрасная мысль.
Мы как раз обсуждали источники ее доходов, когда она упомянула Ропщущую Обитель.
— Общество платит мне небольшую стипендию за то, что я приглядываю за ней, вожу туда иногда частные экскурсии, проветриваю, когда она закрывается на долгое время, как, например, сейчас...
— Что это за Общество? — поинтересовалась я.
— Филадельфийское Общество сохранения достопримечательностей, — пояснила Энн.
— А что это за достопримечательность — Ропщущая Обитель? — спросила я.
— О, мне бы очень хотелось показать ее вам! — с энтузиазмом откликнулась Энн. — До нее отсюда всего один квартал ходьбы...
Три дня отдыха и обработки этих двоих утомили меня, и я с готовностью кивнула.
— После завтрака, — промолвила я. — Если у меня возникнет желание пройтись.
Даже сейчас мне трудно передать все очарование и внешнюю несуразность Ропщущей Обители. Хотя она и была довольно несуразна. Располагалась Обитель непосредственно на вымощенной разбитым кирпичом Джермантаун-стрит — несколько прекрасных старых зданий в окружении баров, лавок старьевщиков, гастрономов и дешевых магазинчиков. Переулки, отходящие от главной улицы в этом месте, упирались в самые настоящие трущобы, ряды одноквартирных домов и пустующие стоянки. Но здесь, под табличкой «Джермантаун-стрит 5267», за рядом парковочных счетчиков и двумя почерневшими от копоти дубами, немилосердно изрезанными ножами, в десяти футах от оживленного движения, громыхающих троллейбусов и бесконечного шествия цветных пешеходов, высилось старинное каменное чудо, покрытое дранкой, с настоящими резными ставнями на окнах.
Внутрь вели две парадные двери. Энн достала ключи на искореженном кольце и открыла восточный вход. Внутри было темно — сквозь окна с тяжелыми шторами и плотно подогнанными ставнями свет не проникал. Пахло стариной, вековым деревом и мебельным лаком. Мне показалось, что я вернулась домой.
— Здание построил в 1744 году Джон Вистер, — начала Энн. Голос ее становился громче, постепенно приобретая интонации гида. — Он был филадельфийским купцом и пользовался этим домом в летнее время. Потом дом стал круглогодичной резиденцией семьи.
Мы перешли из маленькой прихожей в гостиную. Пол, выложенный резным паркетом, был натерт до блеска. Лепнина потолка была выполнена в элегантном и скромном стиле «обручального кольца». У камина стояло кресло. Рядом, на столике XVIII столетия, высилась единственная свеча в старинном шандале. Ни электрических лампочек, ни штепсельных розеток не было видно.
— Во время битвы при Джермантауне, — продолжала Энн, — в этой комнате скончался британский генерал Джеймс Энью. Здесь до сих пор видны следы его крови. — Она указала на пол.
Я посмотрела на едва различимые пятна на дереве.
— Но снаружи нет никакой вывески, — удивилась я.
— Раньше в окне была маленькая табличка, — пояснила Энн. — Дом был открыт для посещения по вторникам и четвергам с двух до пяти. Кроме того, Общество организовывало частные экскурсии для тех, кого интересовала местная история. Но теперь дом закрыт и будет закрыт по меньшей мере еще месяц, пока не будут получены фонды для завершения реставрационных работ, начатых на кухне.
— А кто здесь живет сейчас? — спросила я. Энн рассмеялась, и смех ее прозвучал, как слабый мышиный писк.
— Никто здесь не живет. Здесь же нет электричества, нет отопления, за исключением каминов, отсутствует какая-либо канализация. Я регулярно слежу за домом, а раз в полтора-два месяца сюда с инспекцией приезжает миссис Вейверли из Общества.
Я кивнула.
— Вон потайная дверь влюбленных, — промолвила я.
— Ах да, вы знакомы с обычаями! — улыбнулась Энн. — Она также использовалась при похоронах.
— Покажите мне остальные помещения, — распорядилась я.
В столовой стояли деревенский стол и кресла, своим видом напоминающие скромную красоту раннеко-лониального стиля. Здесь же находилась потрясающая деревянная скамья ручной работы. А Энн указала на кресло, выполненное Соломоном Фасселем, тем самым, что изготовлял кресла для Зала Независимости.
Окна кухни выходили на задний двор, и, несмотря на темную замерзшую землю и следы снега, мне удалось различить намек на прекрасный старый цветник, который должен был благоухать здесь летом. Пол на кухне был каменный, а камин — настолько большой, что в него можно было войти не склоняясь. На стене висел странный набор древней утвари и инструментов — огромные ножницы, коса длиной в шесть футов, мотыга, старинные грабли, железные щипцы и другое, а рядом стоял огромный педальный точильный станок. Энн указала на развороченный угол — вынутая каменная кладка была сложена рядом, отверстие прикрывалось уродливым куском черного пластиката.
— Здесь располагались незакрепленные плиты, — пояснила Энн. — Во время работ в ноябре рабочие обнаружили под камнем сгнивший деревянный пол и частично засыпанный коридор.
— Подземный ход?
— Возможно. — Энн кивнула. — Когда дом строился, индейцы еще продолжали свои вылазки.
— И куда же он ведет?
— Рабочие выяснили, что каменный выход из него должен находиться где-то за соседним гаражом. — Энн указала сквозь подернутые морозцем окна. — Но у Общества нет денег на то, чтобы продолжать раскопки, пока в начале февраля оно не получит пособие от филадельфийского Исторического комитета.