– Дядь Коль, ты тут?! – окликнула девушка.
– Ага, здесь, – донеслось откуда-то из глубины склада, а затем что-то внушительно и гулко грохнуло по полу – видно, что-то тяжелое с полки свалилось.
Не успело под сводчатым потолком ангара отгулять эхо, как из-за полок послышались едва слышное, но очень экспрессивное и явно матерное шипение. Правда, Женька разобрать не смогла ни слова, хоть и прислушивалась.
Буквально через минуту на освещенный настольной лампой пятачок вышел, слегка прихрамывая на левую ногу, хозяин всех здешних смертоубийственных сокровищ – старший прапорщик Грушин.
– Дядь Коль, вы в порядке? – наперебой загомонили девушки.
– Нормально, красавицы, – только отмахнулся кладовщик. – Старею, наверное. Раньше я такие коробки по три штуки за раз таскал – и даже дыхание не сбивалось, а тут – поползла, и не удержал…
Женька тихонько хмыкнула, решив про себя, что к этой самой коробке Грушин последний раз, наверное, именно в те героические и весьма далекие времена прикасался – уж слишком густо его плечи и не прикрытая кепкой макушка были усыпаны крупными хлопьями светло-серой пыли. Словно подтверждая ее догадку, прапорщик громко чихнул. Значит, правда!
– Так, девчонки, особо не устраивайтесь, сегодня у меня для вас особое задание, – огорошил Грушин девушек, уже было начавших снимать с плеч полученные у него же самозарядные карабины Симонова.
– Серьезное? – озадаченно наморщила нос Женька.
– А то! – поднял вверх указательный палец кладовщик. – Можно сказать – вопрос жизни и смерти. Ну, может, и приврал слегка, но только самую малость.
– А мы потянем?.. – как-то испуганно пискнула одна из Женькиных соседок.
– Вы? – Грушин сурово сдвинул брови к переносице. – Должны потянуть! Иначе я решу, что сильно в вас ошибся. Все, Зухра-Лейла-Гюльчатай, закончили разговорчики в строю… За мной шагом марш, барышни.
Ошарашенные и слегка напуганные столь серьезным вступлением девушки послушно двинулись за пожилым спецназовцем. Далеко идти не пришлось: выйдя через по-прежнему не запертую калитку, по обе стороны от которой торчали на узкой полоске разровненной граблями земли суровые треугольные таблички с надписью «Мины!», они обошли еще один ангар, в котором размещался, судя по табличке на воротах, овощной склад, и вышли на довольно просторную площадку. «Караульный городок», – прочла Женька на стоящем буквально в нескольких метрах стенде. Так, а что там еще? Ага, «Устав гарнизонной и караульной службы», «Обязанности разводящего», «Часовой есть лицо неприкосновенное…» Понятно: что-то вроде учебного класса, только под открытым небом.
Одна из девчонок сдавленно фыркнула и ткнула пальцем в сторону:
– Детсад, песочница…
Надо же, и правда похоже. Действительно, почти такой же грибочек, что в детских садах над песочницами стоят. Разве что там они обычно под мухоморы раскрашены, а этот – темно-зеленый. И песка нет, зато есть приколоченная примерно на середине столба-«ножки» полочка. Вспомнив услышанную в институте от кого-то из однокурсников не совсем приличную поговорку про то, что армия – тот же детский сад, только… кхм… с некоторыми отличиями, Женька захихикала.
– Так, красавицы: не отстаем, время поджимает, – негромко окликнул их Грушин. – Почти пришли уже.
И правда, пройдя еще два десятка метров вдоль все того же длинного овощного ангара, к которому примыкал караульный городок, и свернув за угол, девушки увидели, куда же именно вел их пожилой старший прапорщик. Женьке показалось, что в душе ее вдруг запели райские птицы.
Там, на небольшом пустыре, стояла большая армейская палатка, можно сказать – сестра-близнец той, в которой они жили. Рядом с ней – темно-зеленый, явно армейский КамАЗ с очень странной будкой вместо кузова. Но внешний вид будки интересовал сейчас Женьку меньше всего, важнее было, что от нее в палатку тянулись длинные и толстые гофрированные шланги, сама будка негромко гудела, пыхтела и попыхивала, будто старинный паровоз или еще более старинный паровой котел, струйками белоснежного пара. А в сборе все это сооружение могло быть только одним… Баня!!!
Похоже, эта мысль пришла в голову не ей одной, потому как весь ее маленький отряд дружно восхищенно выдохнул, а кто-то даже тихонько застонал, будто от наслаждения. Хотя почему «будто»? Когда несколько дней подряд все гигиенические процедуры сводятся только к чистке зубов холодной водой да торопливым подмываниям из солдатского котелка в заднем тамбуре палатки, не используемом в качестве дверей. Когда единственные трусики стираются в выданном сердобольными «ангелами-хранителями» вскрытом цинке от патронов, по краю которого какая-то добрая душа (дай бог тебе здоровья, святой ты человек) основательно прошлась плоскогубцами, загнув и примяв острые края, все в той же холодной воде с едко пахнущим хозяйственным мылом… А потом (по совету все тех же солдатиков – да чтоб мы без них вообще делали?) тщательно выжимаются и сушатся ночью на собственном животе… Словом, только тот, кто пережил подобное лично, способен оценить возможность сходить в баню. Пусть даже такую импровизированную, как эта.
– Все, девчонки, воскресенье – банный день, – с довольным видом улыбнулся Грушин. – Выбил для вас право проверить объект на пригодность к эксплуатации. Ага, даже в армии без блата – никуда! У вас, правда, всего пятнадцать минут, но зато без толпы других жаждущих с себя грязь смыть. Так, ну и чего вы на меня так смотрите? Я не Ди Каприо и не этот… как его… не Дима Билан. Да, и время пошло уже!
Опомнившиеся девушки гурьбой рванули к входному тамбуру.
– Э-э! Куда?! Погодите, мыло с мочалками забыли! – выдохнул им вслед едва не сбитый с ног старший прапорщик и, отдав Жене туго набитую наволочку, в которой, на ощупь, кроме вышеперечисленного, еще и чистое нательное белье для всех лежало, хмыкнул себе под нос: – Да уж, никогда не вставай между горячей водой и женщиной с немытой головой…
Хорошо-то ка-а-ак! Насколько же мало, оказывается, нужно человеку для полного и безоговорочного счастья. Намылить куском ядовито-розового мыла с выдавленной на нем надписью «Земляничное» странную мочалку, похожую на большой пучок тонких и очень длинных полосок; на ощупь как береста, ну разве что немного помягче… Потом натереться этим безобразием до обильной белой пены, до покрасневшей кожи, сдирая с себя собирающуюся серо-черными катышками налипшую за неделю жизни в палатке грязь. А после этого встать под тугие струи, бьющие из простенького, жестяного и похожего на насадку с садовой лейки душевого рожка. А-а-а!!!
Вот, казалось бы – ничего ведь особенного: брезентовая палатка, деревянные поддоны, плотно уложенные прямо на землю, вместо пола. Тонкие стальные трубки на стальных же стойках, по которым идет от огромного бойлера, установленного в кузове КамАЗа, горячая вода. Да кусок старого, еще, наверное, в Советском Союзе произведенного, противного цвета, но душистого мыла, один на троих, и грубая мочалка. А в оставленной у входного тамбура наволочке, лежащей рядом с аккуратно прислоненными к стене карабинами и сложенными на полу солдатскими дерматиновыми ремнями с патронными подсумками – по комплекту простенького, но чистого солдатского нательного белья на каждую. Но до чего же хорошо!