«Я звонила, – подумала она, – просто чтобы с кем-нибудь поговорить».
Наутро она прогуляла визит к доктору Альперт, пересела на вокзале Виктория и поехала все дальше и дальше через районы с разными почтовыми индексами, пока по другую сторону от Бэлхэма, как ей показалось, не узнала извивы и ласточкины хвосты улиц и перекрестков на склоне холма. «ОРХИДЕЙНЫЕ НОГОТКИ», возвещали указатели на выходе со станции, «СТОМАТОЛОГИЧЕСКАЯ КЛИНИКА „МЯТНЫЙ ЖЕМЧУГ“». Анна вышла из вагона и задумчиво побрела по улице, заглядывая в окна пустых домов. Плана у нее не было. Ей нравились тихие жилые кварталы, а в особенности дома с четырьмя спальнями в фальштюдоровском стиле, с лаврами и изгибами дорожек по одну сторону сада. Чем более заброшенным казалось место, тем выше был шанс, что оно привлечет внимание Анны. К середине дня она решила, что находится на Сайденхэм-Хилл. Она прошла много миль под эмалевым послеполуденным светом, посягнув на право собственности владельцев десятка домов для среднего класса. Она устала. У нее ныли колени. Она заблудилась. С ней это случалось уже не впервые.
Оказалось, что это не Сайденхэм-Хилл, а Норбитон, место, названное в честь вымышленного пригорода из романа эдвардианской эпохи [2] . Анна зашла в кафе при станции, села выпить чаю и высыпала на стол содержимое сумочки. Обычный хлам: остатки косметики, перчатка (одна), записная книжка с именами людей, которых она никогда больше не увидит, разрядившийся телефон. Рецепты лекарств, сложенные очень маленькими конвертиками, монеты – иностранные и вышедшие из употребления. И старый внешний жесткий диск: его она подняла на ладони.
Диск был размерами дюйма два на три, с закругленными, органического вида краями, и гладкая тусклая поверхность его с одной стороны была издырявлена чередой портов FireWire; когда-то новинка и последний писк техномоды, а теперь старомодная игрушка, которую легко перепутать с пачкой сигарет. Майкл оставил ей этот предмет и дал некоторые инструкции, накрыв руку Анны своей теплой рукой – они сидели в таком же привокзальном кафе, как сейчас, – и умоляя:
– Ты же запомнишь, ты правда запомнишь?
Она помнила только, что ей было очень страшно. Когда боишься всего на свете, а в особенности друг друга, приходится отступать, препоручать друг друга миру.
Анна появилась в Норбитоне между прибытием поездов. Выпив вторую чашку чая, она с рассеянной благожелательностью уставилась на пустынный, свежевыкрашенный перрон. Примерно через двадцать минут работник станции ввел в кафе какого-то старика. Тот был не просто стар, а дряхл. Лысая голова, покрытая коричневыми пятнами, едва держалась на хлипкой шее, нижняя губа цвета сырой печенки отвисала в усталом удивлении от собственного присутствия в мире. Старика усадили за стол к Анне; он обстучал ей ноги и ступни палкой, безжалостно смел на ее сторону вещи из сумочки и, устроившись поудобнее, принялся поглощать сэндвичи с лососиной прямо из бумажного кулька. Руки его вспучились сеткой вен, кожа казалась блестящей, хотя и обвисшей. Ел он жадно, однако с примечательным отсутствием интереса к пище, словно тело его помнило, что такое еда, а он сам – нет. Он что-то шептал себе под нос. Через несколько минут, опустив кулек на стол, старик перегнулся через стол и резко ударил Анну по руке.
– Ой, – вырвалось у Анны.
– Все это нереально, – изрек старик.
– Э?
– Нереально. Ты понимаешь? Существуют только контексты. А что делают эти контексты? – Он внимательно воззрился на Анну и сделал несколько резких вдохов-выдохов через рот. – Разумеется, порождают новые контексты!
Анна, понятия не имея, что на это ответить, сердито уставилась в окно. Спустя мгновение он произнес таким тоном, словно заговаривает с ней впервые:
– Мне на следующий поезд надо. Вы не будете так добры мне помочь?
– Нет, – сказала Анна, собирая вещи, – не буду.
Когда она вернулась, уже почти стемнело. Марни оставила на телефоне раздраженные сообщения:
– Анна, возьми трубку. Я за тебя правда очень переживаю. Ты не впервые уже такое вытворяешь.
Анна сделала себе омлет и, не садясь, поела на кухне, одновременно обдумывая, что сказать Марни. Последние отблески дневного света таяли в небе. Кот Джеймс прыгнул на стойку и заурчал. С отсутствующе-виноватым видом Анна выдала ему больше омлета, чем намеревалась.
– Я забыла, куда иду, – тупо повторяла она в пространство. – Марни, я просто забыла.
Потом, как ей показалось, у беседки начали мерцать огоньки. Садовую изгородь накрыл туман, просочился меж яблонь. Трава промокла от росы. Все вокруг резко запахло самим собой, не исключая кота, который, восстановив поколебленную было веру в справедливость судьбы, побежал перед Анной, подняв хвост торчком, но вскоре, найдя что-то интересное у ограды, утянулся туда. Анна открыла дверь беседки. Во мраке громоздился хлам: два кожаных кресла, старый велосипед Марни марки «Pashley», чей-то индийский ковер. Согнувшись у окна, Анна откопала картонный ящик, из которого вывалились орнаментированные подставки, фоторамки, обломки фарфора и куски шелка, записи на шеллаковых пластинках – семейные реликвии Тима, восходящие к 1920-м; весь этот скарб Анна так и не собралась расчистить после его смерти. С каждым поколением, подумалось ей, вокруг накапливается все больше аллювиальных наносов: по ящикам и буфетам, в шкафах и музыкальных автоматах, секондах и таких вот местах.
«Титан, – говорил Майкл, смыкая ее руки над внешним жестким диском. – Сейчас этот металл популярен». Много лет назад она пообещала вернуть диск его коллеге в Южном Лондоне. Она помнила имя – Брайан Тэйт, помнила, как выглядит его дом, но не помнила, где это место. Если увидит, то узнает. В последний раз, как Анна там побывала, случилось или могло случиться что-то страшное. «И мы туда не возвращались, – сказала она себе. – Я в этом уверена. Было слишком страшно».
Мокрым, как штаны от мочи, вечером брокер, по имени Тони Рено, брел по Туполев-авеню в сторону некорпоративного космопорта города Саудади, откуда вел малый, но успешный бизнес.
Тони дождь не мешал. Впрочем, он в любой момент мог поднять ворот рабочей куртки от Сэди Барнэм или, если бы ему надоело наслаждаться ощущениями, сесть в рикшу. Посмотрев между зданиями, он заметил разрывы в облачности: там, на участках ясного влажного неба, проглядывал Тракт Кефаучи. Через полчаса дождь перестал, улицы быстро высохли на прибрежном ветру. Тони продолжал наслаждаться погодой. Наслаждаться он умел чем угодно, хотя бы и Монами, которые, смеясь, бежали мимо него по Туполев-авеню в бар «Кошачье танго» в своих коротких меховых шубках, на высоких каблуках излюбленной Монами неудобной обуви. В ту пору, когда Тони довелось жить, люди считали, что на свете нет ничего старого и ничего нового, но лишь вечный круговорот ощущений между прошлым и будущим.