– Потише там швыряйте. Пол проломить захотели?
Но грузчик сказал:
– Не бойсь!
Тут его товарищ принес следующую чушку и опять:
«Бряк!»
А первый приволок новую:
«Шварк!»
А тот еще одну:
«Буц!»
Потом еще:
«Дзынь!»
Летчик говорит:
– Эй вы там! Вы всё в хвост не валите. А то я перекинусь в воздухе. Задний кувырок через хвост – и будь здоров.
Грузчик сказал:
– Не бойсь!
И снова:
«Бамс!»
«Глянц!»
Летчик говорит:
– Много там еще?
– Тонны полторы, – ответил грузчик.
Тут наш летчик прямо вскипел и схватился за голову.
– Вы что? – закричал он. – Ошалели, что ли?! Вы понимаете, что я не взлечу? А?!
А грузчик опять:
– Не бойсь!
И снова:
«Брумс!»
«Брамс!»
От этих дел в нашем самолете образовалась какая-то жуткая тишина.
Мама была совершенно белая, а у меня щекотало в животе.
А тут:
«Брамс!»
Летчик скинул с себя фуражку и закричал:
– Я вам последний раз говорю – перестаньте таскать! У меня мотор барахлит! Вот, послушайте!
И он включил мотор. Мы услышали сначала ровное: трррррррррррр… А потом ни с того ни с сего: чав-чав-чав-чав…
И сейчас же: хлюп-хлюп-хлюп…
И вдруг: сюп-сюп-сюп… Пии-пии! Пии…
Летчик говорит:
– Ну? Можно при таком моторе перегружать машину?
Грузчик отвечает:
– Не бойсь! Это мы по приказу Сергачева грузим. Сергачев приказал, мы и грузим.
Тут наш летчик немножко скис и примолк. Мама стала желтая, а старушкин поросенок вдруг завизжал, как будто понял, что здесь шутки плохи. А грузчики свое:
«Трух!»
«Трах!»
Но летчик все-таки взбунтовался:
– Вы мне устраиваете вынужденную посадку! Я прошлое лето тоже вот так десять километров не дотянул до Кошкина. И сел в чистом поле! Хорошо это, по-вашему пассажиров пешком гонять по десять верст?
– Не подымай паники! – сказал грузчик. – Сойдет!
– Я лучше свою машину знаю, сойдет или нет! – крикнул летчик. – Интересно мне, по-твоему, полную машину людей гробить? Сергачева за них не посадят, нет. А меня посадят!
– Не посадят, – сказал грузчик. – А посадят – передачу принесу.
И как ни в чем не бывало:
«Ббррынзь!»
Тут мама встала и сказала:
– Товарищ водитель! Скажите, пожалуйста, есть у меня до отлета минут пять?
– Идите, – сказал летчик, – только проворнее… А чемодан зачем берете?
– Я переоденусь, – сказала мама храбро, – а то мне жарко. Я задыхаюсь от жары.
– Быстренько, – сказал летчик.
Мама схватила меня под мышки и поволокла к двери. Там меня подхватил грузчик и поставил на землю. Мама выскочила следом. Грузчик протянул ей чемодан. И хотя наша мама всегда была очень слабая, но тут она подхватила наш тяжеленный чемоданище на плечо и помчалась прочь от самолета. Она держала курс на аэровокзал. Я бежал за ней. На крыльце стоял дедушка Валя. Он только всплеснул руками, когда увидел нас. И он, наверно, сразу все понял, потому что ни о чем не спросил маму. Все вместе мы, как будто сговорились, молча пробежали сквозь этот нескладный дом на другую сторону, к лошади. Мы вскочили в телегу и собрались ехать, но, когда я обернулся, я увидел, что от аэропорта по пыльной дорожке, по жухлой траве к нам бегут, спотыкаясь и протягивая руки, обе Розовые Рубашонки. За ними бежала их мама с маленькой, туго запеленатой Гусеничкой. Она прижимала ее к сердцу. Мы их всех погрузили к себе. Дедушка Валя дернул вожжи, лошадь тронула, и я откинулся на спину. Повсюду было синее небо, тележка скрипела, и ах как вкусно пахло полем, дегтем и махорочкой.
Этим летом папе нужно было съездить по делу в город Ясногорск, и в день отъезда он сказал:
– Возьму-ка я Дениску с собой!
Я сразу посмотрел на маму. Но мама молчала.
Тогда папа сказал:
– Ну что ж, пристегни его к своей юбке. Пусть он ходит за тобой пристегнутый.
Тут у мамы глаза сразу стали зеленые, как крыжовник. Она сказала:
– Делайте что хотите! Хоть в Антарктиду!
И в этот же вечер мы с папой сели в поезд и поехали. В нашем вагоне было много разного народу: старушки, и солдаты, и просто молодые парни, и проводники, и маленькая девчонка. И было очень весело и шумно, и мы открыли консервы, и пили чай из стаканов в подстаканниках, и ели колбасу большущими кусками. А потом один парень снял пиджак и остался в майке; у него были белые руки и круглые мускулы, прямо как шары. Он достал с третьей полки гармошку и заиграл, и спел грустную песню про комсомольца, как он упал на траву возле своего коня, у его ног, и закрыл свои карие очи, и красная кровь стекала на зеленую траву.
Я подошел к окошку и стоял, и смотрел, как мелькают в темноте огоньки, и все думал про этого комсомольца, что я бы тоже вместе с ним поскакал в разведку, и его, может быть, тогда не убили бы.
А потом папа подошел ко мне, и мы с ним вдвоем помолчали, и папа сказал:
– Не скучай. Мы послезавтра вернемся, и ты расскажешь маме, как было интересно.
Он отошел и стал стелить постель, а потом подозвал меня и спросил:
– Ты где ляжешь? К стенке?
Но я сказал:
– Лучше ты ложись к стенке. А я с краю.
Папа лег к стенке, на бок, а я лег с краю, тоже на бок, и колеса застучали: тра-та-та-тра-та-та…
И вдруг я проснулся оттого, что я наполовину висел в воздухе и одной рукой держался за столик, чтоб не упасть. Видно, папа во сне очень разметался и совсем меня вытеснил с полки. Я хотел устроиться поудобней, но в это время сон с меня соскочил, и я присел на краешек постели и стал разглядывать все вокруг себя.
В вагоне уже было светло, и отовсюду свисали разные ноги и руки. Ноги были в разноцветных носках или просто босиком, и была одна маленькая девчонская нога, похожая на коричневую чурочку.
Наш поезд ехал очень медленно. Колеса тарахтели. Я увидел, что зеленые ветки почти касаются наших окон, и получилось, что мы едем, как по лесному коридору, и мне захотелось посмотреть, как оно так выходит, и я побежал босиком в тамбур. Там дверь была открыта настежь, и я ухватился за перильца и осторожно свесил ноги.