Все правильно, расчеты подтвердились.
Менее двух суток назад Александр Кабрера, окончательно ставший отныне Романовым, был официально провозглашен будущим царем. Президент Гитинов объявил об этом для всей страны, выступая перед обеими палатами парламента в Москве. Обе — Дума и Совет Федерации — встретили это известие громом аплодисментов. Исключение составили примерно полсотни несгибаемых коммунистов, которые в знак протеста покинули зал заседания.
Благодарственная речь Александра была не менее эмоциональной, чем шквал аплодисментов, которыми его встретили. Он преклонил голову перед памятью деда — Алексея Романова, сына царя Николая, а также воздал должное своему отцу — Петру Романову-Китнеру, который долгие годы хранил тайну спасения Алексея из Ипатьевского дома и тем самым сберег истинную линию престолонаследия до того времени, когда созрели условия для возвращения монархии. Потом Александр поблагодарил президента Гитинова и членов парламента, мэра Москвы Николая Немова и маршала Головкина, министра обороны Российской Федерации, особенно сердечно — Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Григория II за то, что они, проявив благородство и мудрость, вернули сердце и душу России и ее народу. Все они сидели тут же и внимали ему.
В завершение он еще раз упомянул об отце, который, по его словам, заслужил особое признание тем, что видел в России не ослабленную, постаревшую, коррумпированную и загнивающую, а молодую и энергичную нацию. Да, у нее немало проблем. Но она свободна от ужасов сталинизма и коммунизма, от холодной войны и полностью готова восстать из пепла. Будущее России принадлежит молодежи, подчеркнул Александр, а потому его отец столь благородно и самоотверженно уступил дорогу другому Романову, более близкому по возрасту молодому поколению россиян и готовому встать во главе его. Они вместе поведут Россию в благополучное и достойное будущее.
Прямая трансляция его речи велась на одиннадцать часовых поясов страны. Ее передавали русскоязычные станции по всему миру. Длилась она лишь тридцать две минуты и завершилась второй овацией. На сей раз люди, встав с мест, аплодировали ему пятнадцать минут. Когда аплодисменты стихли, Александр Кабрера-Романов был уже не только следующим царем России, но и ее национальным героем.
Двадцать четыре часа спустя Александр появился под золочеными кремлевскими сводами, в бывшем тронном зале русских государей. Под прицелом сотен объективов он представил миру прекрасную Александру Елизавету Габриэллу Кристиан в качестве своей невесты и будущей русской царицы.
— Я бы рад называть ее Александрой, но она предпочитает свое мирское имя — Ребекка, — беззлобно пошутил он, слегка обняв невесту за плечи. — Так что заранее прошу прощения, если буду путаться с ее именами.
Это было завершающим штрихом блестящего дебюта. Внезапно, словно ниоткуда, на свет явился русский Камелот. Страна и мир сходили с ума от умиления.
— Маши, дорогая, маши энергичнее! — пытался Александр перекричать толпу, которая поднимала вокруг них метель из конфетти.
— А это удобно? — застенчиво спросила Ребекка по-русски.
— Удобно? Да они только этого и ждут от тебя, дорогая! — Он смотрел на нее улыбающимися, полными любви глазами. — Сейчас им именно это нужно. Даже не наша свадьба и не моя коронация. Для них ты уже царица. Так что маши, маши!
Образы появлялись и исчезали.
Некоторые виделись предельно четко, словно наяву. Другие были размытыми, как во сне. Третьи были кошмарами — от них веяло ужасом и смертью.
Самой четкой была сцена возвращения из небытия. Он видел себя со стороны — лежащим на полу крохотной хижины. Глаза закрыты, лицо белое как мел, какое-то потрепанное одеяло прикрывает ноги… Он лежал неподвижно, не подавая никаких признаков жизни. Затем легко, будто в кино, начал подниматься ввысь, от самого себя. Он парил все выше и выше — получалось, что у комнаты нет потолка, а у дома — крыши. Но тут открылась дверь, и вошла мать. Она была совсем молодой. В руках у нее была дымящаяся жестяная кружка. Мать опустилась рядом на колени и подняла ему голову, разлепила его губы и влила в них горячий напиток. По всему телу разлилось такое благодатное тепло, какого он еще никогда не испытывал. И оказалось, что нигде он не парит, а видит перед собой ее добрые глаза.
— Еще, — приказала она. Или сказала что-то вроде этого, потому что говорила на непонятном языке.
Однако это не имело значения — она просто прижала край кружки к его губам и заставила его пить самостоятельно. Он подчинился. Питье было горькое, но приятное. Он выпил все до конца. Потом расслабился, опустил голову на пол и увидел, как она плотнее укрывает его одеялом и улыбается, глядя, как у него смыкаются веки.
Во сне все вспомнилось.
Бурлящая вода тащила его в темноту, злобно швыряя о кромку льда, камни и коряги. А он пытался уцепиться за сучья, бревна, те же камни — все, что попадалось под руку, лишь бы остановить этот сумасшедший бег, казавшийся бесконечным.
Все неожиданно остановилось само собой. Его отнесло чуть в сторону от бешеного бурления и рева. Над заводью нависали голые прутья зимнего кустарника и ветви поваленных деревьев. Он ухватился за ствол какого-то деревца, кажется березы, и вылез на снежный берег. Только тогда понял, что метель догнала его. Ветер завывал, снег шел почти горизонтально. Однако пурга еще не разгулялась в полную силу, и в момент затишья, когда ветер немного стих, на небе проглянула полная луна. Промокший и продрогший, он увидел, как снег под ним становится красным. Вспомнился блеск лезвия и то, как глубоко всадил ему нож в бок Реймонд. Чуть выше пояса, под ребра…
О, да, это был Реймонд! Во время битвы на мосту Мартен разорвал на Кабрере рубаху от ворота до самого пупа. И на долю секунды заметил шрам на горле противника — как раз в том месте, где пуля Джона Бэррона ужалила Реймонда во время перестрелки в здании криминального суда в Лос-Анджелесе, откуда был совершен кровавый побег.
Этот человек мог называть себя Александром Кабрерой, Романовым, царевичем — кем угодно. Однако при всем том он оставался Реймондом.
Хижина более походила на сарай. Она стояла тремя милями ниже по течению от пешеходного мостика, что рядом с виллой «Энкрацер». На заре его нашла девочка лет семи-восьми, которая вместе отцом вышла в лес за хворостом. Раненый лежал на ослепительно белом снегу, скрючившись под лапами гигантской упавшей ели. Помимо девочки ему помогли еще трое — ее отец, мать и младший братишка, которому было не больше шести. Они почти не говорили по-английски — от силы полдюжины слов. А он вообще не понимал их наречия.
Мартен пробуждался, потом опять засыпал, погружался в бред и снова просыпался в горячке. Представление о своих спасителях он составил по скудным обрывкам информации. Это была семья беженцев, по всей видимости из Албании. Они были очень бедны и ютились в хижине в ожидании человека, которого отец семейства называл «перевозчиком». У них были чай, травы, совсем немного еды. Все это они толкли в жестяной кружке и заливали кипятком, не забывая напоить и спасенного.