Всякий обед — любое блюдо, даже в ресторане — прежде всего огромное количество мух и перца. Нигде позже Шебаршин не встречал такого количества мух и перца в еде, как тогда в Пакистане, в городе Хайдерабаде.
Он написал: «Обед был примечателен обилием перца и мух. Мраморный столик в столовой издалека показался черным. Ожидавший гостей официант — рубаха навыпуск и босиком — взмахнул тряпкой, и черная поверхность моментально побелела, а тишина заброшенной столовой сменилась отчетливым жужжанием. Еще взмах тряпки над столом — мушиное войско рассеялось по комнате. Во всяком случае, обращать на него внимание уже не стоило, надо было только следить, чтобы наиболее дерзкие насекомые не пикировали в суп. Перец во всем — в супе, курице, подливке к курице, в тарелке вареного риса. Только в чапати, плоской, свежеиспеченной из муки грубого помола лепешки, перца нет».
Наверное, в поездке той ничего не было лучше горячей лепешки чапати, снятой прямо со стенки тандыра. Похоже, именно с этих лепешек и началась любовь Шебаршина к Востоку.
В следующий раз остановились на ночлег в «Даг бангла» (бунгало) — обычный почтовой гостинице. Собственно, гостиница эта представляла из себя некое служебное помещение для командированного чиновника — дом, сооружение, построенное в колониальном стиле, с высокими потолками и знакомыми сплетенными из веревок кроватями.
Вентиляции не было, как не было, собственно, и электричества; постояльцы пользовались панкхой — деревянной рамой, обтянутой материей, за один край привязанной к балке; к другому краю была прикреплена веревка, за эту веревку слуга раскачивал панкху и создавал некую видимость обдува в комнате.
Но это англичане имели слуг, без слуги англичанин не англичанин, а вот как обходились Шебаршин с водителем, никому не ведомо — может быть, раскачивали панкху по очереди. Либо вообще плюнули на нее…
И днем и ночью в округе раздавался тяжелый тоскливый скрип. Это медлительные, могучие быки волокли под окнами груженые повозки. Колеса для повозок были выточены из цельного дерева, из той части, что ближе к корню, кроме того — обиты медью.
«Смазки они не знают, трется сухая деревянная ось о деревянную же ступицу и издает звук, тянувшийся за обозами Тамерланова войска и арабских завоевателей и, пожалуй, самого Александра Македонского. Один из голосов вечности».
Именно такой Восток, такая Азия до самых последних дней снились потом Шебаршину, он даже признался, что Азия, в конце концов, сумела войти в его кровь и вошла, как молоко матери…
А началось, как видите, с очень простых вещей. Молодой министр Зульфикар Али Бхутто был человеком небедным, его двухэтажный особняк выделялся в Ланкаре, он, как записал у себя Шебаршин, «был словно перенесен сюда из другого времени и другого края», поскольку основная часть домов в этом краю выглядела рядом с особняком министра этакими бедными родственниками, у которых вряд ли когда либо наступят лучшие времена.
Жена министра Нусрат Бхутто была молодой, красивой, образованной, европейской, но на улице не могла появляться без чадры… Это было просто опасно.
Каждый день, каждый час, а и иногда и каждую минуту в доме появлялись новые гости, всех их министр встречал очень радушно… Для советского посла он приготовил специальную программу — в том числе и охотничью.
Ларкана славилась на всю Азию своей утиной охотой. Там даже специальный охотничий городок существовал — Шикарпур, каждый охотник размещался в домике на отдельном озерце, это была его территория.
Озер там было много, очень много, иногда они сливались друг с другом, переходили в болота, ныряли внутрь, в землю, зарастали густой травой, потом вновь появлялись на поверхности, посверкивали своими чистыми зраками. На каждом озере, даже очень малом, обязательно обитали утки, иногда несколько стай. Промахнуться было невозможно.
Едва раздавался выстрел, как утки тучей взмывали в воздух, одна-две оставались биться на воде, не в силах подняться, взлетевшая стая по лютой жаре далеко улететь не могла, шлепалась в ближайшую воду, в следующее озеро, где попадала под очередной выстрел — там также сидел охотник… И так далее.
Пустыми озера не бывали вообще: если даже взять и в один присест истребить всех уток, ни одной не оставить, через несколько часов озера вновь будут забитыми утиными стаями — слишком много на этих озерах было еды. А еда — особенно зимняя кормежка, — всегда привлекала к себе…. Не только птиц, само собой разумеется.
«Вечером поездка по родственникам министра, знакомство с захолустным помещичьим бытом. Мчат в сумерках машины по мягким дорогам, поднимают облака пыли, тонет в пыли угасающее солнце, бегут в сторону стада коз, теснятся к обочине повозки, одинокие всадники и путники. Из кирпичного дома высыпает навстречу орава суетящихся слуг, узнать их можно только по любезной повадке, никак не по одежде. Одеты все попросту, никакой формы, в которой щеголяет прислуга в богатых домах столичных городов Карачи и Лахора, все босиком — носить обувь в жилом помещении не принято».
Вот в таком окружении, в такой обстановке жило семейство Бхутто — одной из самых известных фамилий в Пакистане. Хотя дом министра и отличался от домов, в которых обитали его родственники.
С другой стороны, дом министра — это те же стены без окон, имеются в виду стены наружные, двери — «тяжелые, обитые железными или медными полосами, массивные кованые петли» — очень старые, которые невозможно прошибить пулей, — все тут надежно, сработано на века. И хотя дом был заложен давно — никто уже и не помнит, когда первый из рода Бхутто поселился в этих краях, дом — это «надежная защита от разбойничьих шаек, время от времени наводящих страх на округу, и от недругов-соседей, и убежище на случай гражданских смут, столько раз потрясавших Синд».
И утром, и вечером, и днем — особенно во время еды — проходили умные беседы. Темы были самими различными. «Министр был отчаянно смел и даже безрассуден в своих высказываниях, — отметил Шебаршин. — Лишь позднее стало известно, что он согласовывал свои действия с Айюб-ханом».
Айюб-хан — личность легендарная — президент Пакистана, человек военный, в маршальском звании, любящий свою страну и не желающий войны ни с кем, никаких боевых действий ни с Индией, ни с Афганистаном, ни ссор с Америкой, которая пыталась здесь контролировать все, даже самые малые шаги пакистанского президента, — он хотел мира и только мира.
А политических бесед было много. Советский посол не упускал возможности сказать, что негоже пакистанскому народу ходить под пятой Америки — а Штаты держали Пакистан на коротком поводке.
Конечно, материальная помощь, которую американцы оказывали Пакистану, была существенна (помогали и продовольствием, и бытовыми товарами — одеждой, мебелью, кухонной техникой, и оружием), но цена, которую за это платили пакистанцы, была непомерна.
В частности, Штатам были выгодны натянутые отношения Пакистана с Индией: чем хуже они были, тем лучше для «друзей» — американцев, и они умело раздували напряженность. Что же касается Советского Союза, то именно с территории Пакистана, с американской военной базы Барабера начал свой полет шпионский самолет У-2, который вел Пауэрс. Сбит самолет был лишь над Уралом (раньше он и не мог быть сбит в силу необычности ситуации — такого ведь никогда не было, собственно, все когда-нибудь случается в первый раз). Американцы открыто шпионили за Айюб-ханом, засекали каждый его шаг. И так далее…