Леонов Николай Сергеевич довольно коротко и точно определил задачи новой службы.
— Задача первая: быть полезным национальному бизнесу. Задача вторая — помогать бывшим нашим коллегам из КГБ, устраивать их на работу — а это были разведчики и контрразведчики, пограничники, специалисты по правительственной связи, технические работники высшего класса — много, в общем, людей. Причем Шебаршин очень строго следил за тем, чтобы мы никогда не нарушали закон, не ущемляли прав и не имели дела с сомнительными людьми. За двадцать лет у нас не было ни одного нарушения. Третья задача — никогда, ни под каким нажимом, ни под каким предлогом не вмешиваться в политику. И вообще не заниматься политическими вопросами.
Именно в ту пору родилась летучая фраза, которая обошла всю Россию: «Политика — грязное дело». Так оно и оказалось.
Некоторое время работали успешно, давления вышестоящих банков не ощущали, а потом неожиданно обнаружили, что банки пытаются сделать их карманными, подмять, подчинить себе. Это никуда не годилось. Нужно было переходить на свои собственные рельсы, освобождаться от зависимости, что в конце концов они и сделали. Правда, при этом потеряли кое-кого из тех людей, кто стоял у истоков организации.
Кстати, Российская национальная служба экономической безопасности оказалась единственной частной организацией, которой позволили в своем названии сохранить слово «Российская», у всех остальных это слово было снято.
Чем только не пришлось заниматься службе, чтобы выжить. И торговлей занимались (даже купили несколько тонн халвы из государственных запасов, но продать сладкий товар не удалось, не хватило умения, потом долго питались этой халвой — смотреть на нее уже не могли, ожидали, когда она кончится), Леонов вспоминает, что Москвичев работал над проектами хранилищ для денег, модернизировал громоздкие банковские сейфы, продавал металлические двери; Логвинов организовал ЧОП — частное охранное предприятие, был создан Институт безопасности предпринимательства, доктор исторических наук Леонов стал его первым ректором.
Хорошо, что Леонов имел докторскую степень, с этой степенью — очень высокой — было легче пробить лицензию; Жиляев стал проректором института.
Помещение получили в видном месте — в Институте физкультуры. Готовили охранников очень высокого класса, которые умели и машины водить по льду, и стрелять в прыжке, и читать по губам — в общем, владели многими науками, которые позволяли качественно защищать охраняемого человека.
Через некоторое время Леонов ушел из структуры, занялся литературным трудом, начал писать книги. И увлекся этим делом. Первая его книга «Лихолетье» разошлась очень быстро.
А Леонид Владимирович остался верен структуре, появлялся здесь ежедневно ранним рабочим утром, и к нему начинал тянуться народ: журналисты, ученые, профессора, писатели — он всем был интересен. Леонов тоже приходил, протягивал руку к пачке сигарет:
— Леонид Владимирович, я, пожалуй, поддержу тебя в защите прав курильщиков.
Леонову просто хотелось, чтобы Шебаршин меньше курил — уж очень много тот дымил, сигарету сжигал за сигаретой, беспрерывно.
Мысль о защите собственной чести, о долге офицера сидела в Шебаршине давно. Бесков рассказывал, что, когда они встретились после ГКЧП, переговорили (как ныне выражаются юные дарования, «перетерли тему»), так Шебаршин произнес мрачно:
— Стреляться надо!
— Да вы что, Леонид Владимирович, выбросьте эти мысли из головы, — воскликнул Бесков, — перестаньте об этом думать вообще.
Шебаршин замкнулся и перевел разговор на другие рельсы.
У меня есть старый добрый товарищ — Николай Михайлович Долгополов. Работал он в ту пору в «Комсомольской правде» (правда, шесть лет его не было, он представлял газету во Франции, его корпункт находился в Париже), жил недалеко от Шебаршина — на Тверской.
Поскольку Долгополов много писал о разведчиках — из-под его пера вышло несколько увлекательных книг, — то, естественно, не мог быть не знакомым с начальником советской разведки.
В «Комсомолку», расположенную на улице «Правды», Долгополов отправлялся обычно в восемь утра пешком, и очень часто получалось так, что он оказывался на одной дорожке с Шебаршиным. Обычно шли рядышком, вели неторопливый разговор. Долгополову многое было интересно, он пытался расспросить спутника, но Шебаршин в ответ отрицательно качал головой:
— Николай Михайлович, не старайтесь разговорить меня — бесполезно. Все равно ничего из неразрешенного не скажу. А то, что разрешено обнародовать, вы уже знаете.
Иногда у Шебаршина оказывалась с собою теннисная ракетка — он шел на «Динамо» играть в теннис, а оттуда — на работу в свой офис.
Долгополов издавна считался знатоком спорта, имел прочные связи в этом мире, более того, многие годы возглавлял Федерацию спортивной прессы России, был вице-президентом Европейской федерации спортивной прессы; естественно, он расспрашивал Шебаршина о спорте, о теннисе, тем более что ракетка в кожаном чехле к этому обязывала.
Как-то он взял и предложил:
— Леонид Владимирович, давайте я вас к «Большой шляпе», к турниру пристрою, там отличные корты. Люди интересные: министры, Грачев, Козырев, сам Ельцин часто приходит.
Шебаршин вскинулся, будто от удара:
— Никогда с ними играть в теннис не буду.
— Почему? — удивленно спросил Долгополов.
— Это люди не из моей команды.
Принципиальность (как и доброжелательность, верность долгу, безграничная любовь к дому, к книгам) была отличительной чертой характера Шебаршина, он не мог в приветственном движении протянуть руку человеку, чья репутация была сомнительна.
А репутация людей, названных Долгополовым, была сомнительной.
Такая позиция вызывала невольное уважение: Шебаршин был человеком высоких нравственных, патриотических устоев и не мыслил себя сидящим на одной спортивной скамейке, например, с Козыревым.
Когда он ушел из разведки, то ПГУ — до прихода Примакова — находилось в состоянии психологического ступора: люди не знали, что делать, к кому обращаться, кому носить бумаги, и вообще — нужны они стране или нет.
Пришел Примаков, быстро навел порядок, а когда разведка выделилась из КГБ и стала самостоятельной структурой, он пригласил к себе в первые заместители Шебаршина.
Шебаршин, как мы знаем, ответил очень вежливым, достойным отказом.
Лет шесть спустя Долгополов спросил у Шебаршина, почему тот не пошел в СВР — Службу внешней разведки, созданную на месте ПГУ?
— Вы знаете, Николай Михайлович, дважды в одну и ту же реку не входят. Я служил в ПГУ и хочу, чтобы память добрая у меня осталась именно об этой организации. И вообще, я не хочу повторения, оно всегда бывает неудачным.
В день, когда Шебаршину исполнилось семьдесят пять лет, с Долгополовым Николаем Михайловичем случилась беда — инфаркт. Он даже не помнит, как очутился в больнице: находился между небом и землей… Потом была операция, затем последовало реанимационное отделение, и наконец он попал в нормальную палату.