Однако эта мысль упорно не выходила у Осборна из головы. Подсознание цепко держалось за нее. Середина октября… Но ведь фон Хольден с определенной целью направляется в занесенные снегом горы. Юнгфрауйох лежит на высоте более одиннадцати тысяч футов и построен на вершине ледника… Там ведь зрелище для туристов – залы, вырубленные во льду.
Холод. Вечная мерзлота. Ледники. Вмерзшие в лед тела людей и животных, прекрасно сохранившиеся в веках. Возможно ли, чтобы Юнгфрауйох был центром экспериментальной хирургии? Неужели этот островок горного туризма – всего лишь прикрытие, а в глубинах ледника проводятся тайные хирургические операции?
Скрежет шестерней и стук колес становились все отчетливей.
Осборн внезапно бросился в соседний вагон.
– Конни, – сказал он, плюхаясь на сиденье рядом с блондинкой, – вы ведь бывали прежде в Юнгфрауйохе?
– Ну разумеется, котик.
– Там есть места, закрытые для посещения туристов?
– Что это ты задумал, дорогой? – улыбнулась Конни и поцарапала его длинными ногтями по бедру.
Осборн понял, что она уже на взводе, видимо, приняла один-два стаканчика мартини. Только этого ему и не хватало.
– Послушай, Конни. Я хочу кое-что выяснить. И больше ни-че-го. Ничего абсолютно, поняла? Так что, пожалуйста, будь хорошей девочкой и постарайся вспомнить.
– А ты мне нравишься!
– Вижу.
– Ну погоди, я должна подумать.
Она встала и подошла к окну; это далось ей с трудом, потому что вагон сильно раскачивало – поезд шел в гору, к самому Эйгеру, под углом почти в сорок градусов. Внезапно в вагоне потемнело – они въезжали в туннель.
Через пять минут Осборн и Конни стояли на станции Эйгерванд у окна, вырубленного в скале. Конни взяла Осборна под руку и прижалась к нему.
– Мне, право, неловко, но так кружится голова…
Осборн взглянул на часы. Фон Хольден уже в Юнгфрауйохе или, по крайней мере, подъезжает туда. Может, он ошибся в своих предположениях насчет экспериментального хирургического центра? И фон Хольден, как он и думал раньше, просто встретится с кем-то, передаст содержимое рюкзака и поедет обратно? Тогда это – дело нескольких секунд.
– Метеостанция, – выпалила вдруг Конни, когда они возвращались к поезду.
– Что?
– Метеостанция. Ну, знаешь, что-то вроде обсерватории.
Мимо пополз встречный состав из Юнгфрауйоха.
– Золотце, ты меня слушаешь, или я так, болтаю сама с собой?
– Я тебя слушаю. – Осборн не сводил глаз со встречного поезда. Тот шел так медленно, что можно было разглядеть лица пассажиров. Но никого из них раньше Осборн не видел.
Они вернулись в свой вагон, поезд вошел в туннель и двинулся вверх, набирая скорость.
– Извини. Ты говорила о…
– …о метеостанции! Ты разве не спрашивал, есть ли там места, куда не пускают туристов? Я и говорю: метеостанция. Она высоко. Там, видимо, разрабатывают правительственные программы или что-то в этом роде. Ну и кухня там, конечно.
– Какая кухня?
– Кухня ресторана. А зачем тебе это нужно?
– Так… Я… я пишу книгу.
– Солнышко мое. – Конни снова положила руку на бедро Осборна, придвинулась к самому его уху и зашептала: – Не пишешь ты никакую книгу. Иначе ты не стал бы ничего выспрашивать, а подождал бы, пока мы приедем, и увидел все сам. И еще, – она жарко дышала ему в ухо, – я знаю, что за поясом у тебя торчит пушка. Ты что, задумал кого-то прикончить? – Конни отодвинулась и улыбнулась. – Пообещай мне только одно, милый, ладно? Когда соберешься стрелять – крикни. Чтобы я успела отвалить в сторонку.
Эйсмеер был последней остановкой перед Юнгфрауйохом. Как и в Эйгерванде, поезд остановился и пассажиры, выглядывая из огромных, прорубленных в горе окон, ахали, охали и щелкали фотоаппаратами. Однако видели они совсем не то, что в Эйгерванде и во всех других местах, через которые проезжали. Вместо лугов, озер и темно-зеленых лесов, пронизанных ласковыми лучами осеннего солнца, перед глазами до самого горизонта простиралась белая, покрытая льдом пустыня. Вдали закатное солнце осветило багрянцем снежную шапку на самой высокой вершине; в бескрайнем небе плыли мелкие клочья облаков. Возможно, утром или в полдень этот пейзаж выглядел бы иначе, но сейчас, в преддверии сумерек, он казался холодным и зловещим. Чужая, враждебная стихия, отвергающая человека. Осборну чудилось, будто сама природа предостерегает его: если тебе придется случайно или намеренно бродить здесь в одиночестве, вдали от людей, вдали от поездов – знай, что это место не твое. Здесь ты будешь совсем один. И Господь не защитит тебя.
Раздался свисток, и пассажиры поспешили к поезду. Осборн взглянул на часы. Десять минут пятого. Он приедет в Юнгфрауйох ровно в пять, а последний поезд уходит вниз ровно в шесть. К тому времени кругом будет непроглядная тьма. В его распоряжении только час, чтобы найти фон Хольдена и Веру, и – если он останется жив – успеть на последний поезд.
Осборн вскочил в вагон последним. Двери тут же закрылись, поезд дернулся, послышался лязг, а затем стук колес. Осборн прислонился к стене, глубоко вздохнул и рассеянным взглядом окинул вагон.
Конни сидела в самом конце, болтая с туристами и не замечая его. Вот и хорошо, сказал себе Осборн, одной проблемой меньше. Но в тот же миг с удивлением понял, что ему необходимо общество Конни! Может быть, если он займет сиденье для двоих, она пристроится к нему? Он прошел ближе к концу вагона и сел напротив Конни. Заметила она Осборна или нет, но продолжала разговаривать со своими спутниками. Глядя, как она жестикулирует, Осборн вдруг подумал: странно, зачем ей эти длинные накладные ногти? И зачем она покрасила волосы в такой нелепый и ужасный белый цвет?
Только сейчас Осборн осознал, что перепуган до смерти. Реммер ясно предупреждал его держаться подальше от фон Хольдена. И Нобл говорил, что после встречи в Тиргартене Осборн только чудом остался в живых. Этот человек – отлично вышколенный убийца, и за последние двадцать часов он подтвердил, что способен на все, расправившись с юной таксисткой и тремя немецкими полицейскими. Фон Хольден знал, кто такой Осборн; знал и то, что Осборн преследует его. Не так-то прост фон Хольден, чтобы наивно полагать, будто Осборн движется к Люцерну, слушая веселый перестук колес. Ничего подобного! Раз фон Хольдена не было во встречном поезде, значит, он все еще в Юнгфрауйохе. А в Юнгфрауйохе нет других мест, кроме самого Юнгфрауйоха.
Через пять минут, думал Осборн, его доставят прямо в ад, который он сам выбрал. Десятки незавершенных дел с бешеной скоростью пронеслись перед его глазами, словно на телеграфной ленте: пациенты, дом, рассрочка за машину, страховка – а кто отвезет его труп домой? Кто получит его вещи? После второго развода он так и не составил завещания. Осборн чуть не расхохотался. Комедия! Он приехал в Европу, чтобы выступить на симпозиуме. Влюбился. И после этого ринулся вниз. «La descente infernale», – сказала бы по-французски Вера. Низвержение в ад.