Каду вышел, и Лебрюн позволил себе расслабиться. Нет, не может быть. На этот раз Маквей ошибается. Через минуту в палату вошел один из полицейских.
– У вас все в порядке, сэр?
– Да, спасибо.
– Тут пришли сменить вам белье, сэр.
Полицейский шагнул в сторону, и на пороге появился здоровенный детина в халате санитара, с чистыми простынями в руках.
– Добрый день, сэр, – произнес он с акцентом настоящего кокни и положил белье на стул у кровати.
Полицейский вышел в коридор.
– Мы тут малость уединимся, ладно, сэр? – И санитар закрыл дверь.
У Лебрюна тревожно застучало сердце.
– Зачем вы закрываете дверь? – по-французски спросил он.
Детина с ухмылкой повернулся к нему и одним рывком выдернул у него из носа дыхательные трубки.
Тут же на лицо Лебрюна шлепнулась подушка, и санитар всем телом навалился на нее сверху.
Лебрюн отчаянно сопротивлялся, правая рука его шарила под одеялом в поисках револьвера, который он неосторожно выпустил из пальцев, когда Каду вышел из палаты. Но огромный вес детины, да и собственная болезненная слабость делали все усилия тщетными. Наконец его пальцы нашли рукоять револьвера, он попытался нацелить его в живот убийцы. Но тот переменил положение, и дуло револьвера запуталось в простынях. Лебрюн судорожно пытался его высвободить. Он задыхался. Все вокруг подернулось серой пеленой, и Лебрюн почувствовал, что умирает. Тьма сгустилась. Ему показалось, что револьвер выхватили из его руки, потом раздался приглушенный выстрел – и перед его глазами вспыхнул ослепительный свет, самый яркий, какой он видел в жизни.
Лебрюн не мог видеть, как убийца нащупал револьвер в простынях, выхватил его из руки Лебрюна и приложил к его уху. Не мог он видеть и кровавого месива из собственных мозгов, и осколков черепа, прилипших к белой стене над кроватью.
Через несколько секунд дверь распахнулась. Застигнутый врасплох санитар резко повернулся и навел револьвер на дверь. На пороге стоял Каду. Он быстро шагнул в палату и закрыл дверь. Убийца с облегчением вздохнул и опустил оружие. Он кивнул в сторону Лебрюна и начал что-то говорить – и тут увидел револьвер в руке Каду.
– Что… – только и успел он крикнуть, как громовой выстрел оборвал его крик.
Когда, услышав на бегу еще два выстрела, в палату ворвались полицейские, они увидели Каду, стоявшего над убитым санитаром, все еще сжимавшим в руке револьвер Лебрюна.
– Этот человек только что застрелил Лебрюна, – мрачно произнес Каду.
Германия, Бранденбург
– Что собой представляет Шарлоттенбургский дворец, где устраивает свое сборище Шолл? – спросил Маквей, наклонившись вперед. Реммер, следуя за головной машиной, ехал по аллее с изумительно красивыми осенними деревьями, мимо бюргерских домов пятнадцатого века на восток, к Берлину.
– Что собой представляет? – Реммер покосился в зеркальце заднего вида. – Замечательный образец архитектурного барокко. Музей, усыпальница, сокровищница, где собраны тысячи предметов искусства, которые дороги сердцу каждого немца. В прошлом – летняя резиденция всех прусских монархов, от Фридриха Первого до Фридриха Вильгельма Четвертого. Если б канцлер поселился в Шарлоттенбурге, то представь себе Белый дом, набитый сокровищами всех музеев Америки.
Осборн посмотрел в окно. Солнце поднималось все выше, и длинная цепь озер из фиолетовой превратилась в ослепительно голубую. Напряжение последних дней после долгих лет спокойной жизни совершенно измотало его. И вот теперь в Берлине ситуация наконец должна была разрешиться. С одной стороны, Осборн чувствовал, что потерял всякий контроль над происходящим, что его подхватило и несет течение, бесцеремонно швыряя как щепку. Но, с другой стороны, он ощущал какое-то удивительное спокойствие, внутреннюю уверенность, что конец близок. Его словно направляла чья-то неведомая рука, и все пугающее и опасное, что ему предстоит, имеет свой потаенный смысл. Ему нужно не сопротивляться, а покориться, довериться своей судьбе и пройти свой путь до конца.
Осборн задумался: а что чувствуют сейчас его спутники? Маквей, и Нобл, и Реммер – люди на удивление разные, даже по возрасту, более того, из разных миров. Направляет ли их та же неведомая рука, что и Осборна? Возможно ли такое, если он знает их всех меньше недели? А если нет, то что же ими движет?
Отказавшись от попыток разгадать эту тайну, Осборн снова посмотрел в окно и залюбовался пасторальными пейзажами, перелесками и озерами. Вот мелькнула сосновая рощица и тут же исчезла, а в отдалении в солнечных лучах засияли шпили старинного кафедрального собора. И у него вдруг появилось чувство, даже, пожалуй, уверенность, что все они – Маквей, Реммер, Нобл и он сам – призваны исполнить здесь какой-то высший замысел, разгадать который им не дано.
* * *
Франция, Нанси
Солнце, выглянув из-за гор, озарило бело-коричневый домик, словно сошедший с картины Ван Гога.
Агенты тайной полиции Ален Котрелл и Жан-Клод Дюма сидели на крылечке и нежились на солнышке. Дюма держал в одной руке кружку с кофе, в другой – карабин. В четверти мили от дома, на полдороге между фермой и шоссе, Жак Монтан с винтовкой на плече, прислонившись к дереву, наблюдал за снующими по стволу муравьями.
Вера Моннере, сидя за старинным туалетным столиком возле окна спальни, дописывала пятую страницу пространного любовного послания Полу Осборну. В письме она пыталась как-то упорядочить, объяснить все, что произошло с ними с начала знакомства. Письмо немного отвлекало ее от мыслей о вчерашнем, внезапно оборвавшемся разговоре.
Сначала она подумала, что разговор прервался из-за неполадок на линии и что Пол перезвонит. Но время шло, а звонка не было, и Вера поняла: что-то произошло. Она не разрешила себе гадать, что именно произошло. Остаток вечера (и большую часть ночи) она стоически читала толстые научные журналы, которые захватила с собой из Парижа. Тревога и страх – плохие компаньоны, но они сопутствовали ей последнее время постоянно.
К рассвету она решила поговорить с Полом – высказать на бумаге все то, что накопилось в душе, как будто он сидит рядом и больше никого в доме нет… Как будто они обычные люди, познакомились, как знакомятся все прочие… Так она надеялась хоть на время унять тревогу.
Отложив ручку, Вера перечитала написанное – и от души расхохоталась. Все эти из сердца идущие, прочувствованные слова, выплеснувшись на бумагу, оказались высокопарными, псевдоинтеллектуальными рассуждениями о смысле жизни. Она хотела написать любовное письмо, а получилось сочинение учительницы английского языка, ищущей места в частной школе для девочек. Смеясь, Вера разорвала исписанные листки и бросила их в мусорную корзинку. Потом подняла голову и увидела в окне свернувшую с шоссе машину, направлявшуюся к ферме.
Когда машина подъехала ближе, стало видно, что это черный «пежо» с мигалкой на крыше. На полпути к ферме на дорогу вышел Монтан и махнул водителю, приказывая остановиться. «Пежо» притормозил, Монтан наклонился к окну водителя и обменялся с ним несколькими словами. Потом достал рацию, переговорил с товарищами и кивнул. Машина поехала к дому.