– Он понял, что кажущаяся потеря массы тела, полностью или частично погруженного в жидкость, эквивалентна массе вытесненной им жидкости, – разъяснил Думминг.
– Верно. И он понял, что это можно применить не только к телам, но и к коронам. Пара тестов и вуаля – вот тебе и наука, – сказал Чудакулли. – Заниматься наукой – значит просто решать всякие задачи. И быть внимательным. И надеяться, что рядом есть кто-то, кто даст тебе полотенце.
– Я не… совсем уверен, что в этом вся ее суть, – возразил Думминг. – Я тут кое-что почитал и выяснил, что даже те, кто занимается наукой, похоже, не понимают до конца, что это такое. Вот для примера возьмем Архимеда. Разве все дело в одной идее? Разве простое решение задач – это наука? Это сама наука или то, чем вы занимаетесь, перед тем как заняться наукой?
– В твоей книге великих открытий написано, что он великий научный, – указал Чудакулли.
– Ученый, – поправил его Думминг. – Но я и в этом не уверен. Я хочу сказать, такое случается постоянно. Людям нравится верить, будто то, что они делают, благословлено историей. Допустим, люди придумали способ летать. Вероятно, они бы сказали: «Один из первых экспериментальных полетов был совершен Гудруном-дурачком, спрыгнувшим с часовой башни Псевдополиса, смочив брюки росой и приклеив к рубашке лебединые перья». Хотя на самом деле он вовсе не был первым авиатором…
– А этот дурачок ныне покоен? – поинтересовался Ринсвинд.
– Разумеется. У волшебников точно так же, аркканцлер. Вы не можете просто так взять и объявить себя волшебником. Сначала другие волшебники должны согласиться с тем, что вы волшебник.
– Значит, одного ученого быть не может? Нужно как минимум двое?
– Выходит, что так, аркканцлер.
Чудакулли зажег трубку.
– Ну, любопытно было смотреть, как философы принимают ванну, но, может, Гекс покажет нам ученого, который наверняка является ученым и признан другими учеными? Тогда нам останется лишь выяснить, сумеем ли мы извлечь какую-нибудь пользу из его занятий. Мы не собираемся торчать здесь целый день, Тупс.
– Да, сэр. Гекс, мы…
Они оказались в подвале. Он был достаточно просторным, что было весьма кстати, поскольку некоторые из волшебников при приземлении не устояли на ногах. Поднявшись и подобрав каждый свою шляпу, они увидели…
…нечто знакомое.
– Мистер Тупс? – проговорил Чудакулли.
– Ничего не понимаю, – пробормотал Думминг. Это и вправду была алхимическая лаборатория. Здесь и пахло так же. Более того, она так же выглядела. Большие и тяжелые реторты, тигели, огонь…
– Мы знаем, кто такие алхимики, мистер Тупс.
– Да, э-э… Простите, сэр, иногда бывают сбои… – Думминг протянул руку. – Книгу, Гекс, пожалуйста.
Появился маленький томик.
– «Великие ученые. Том второй», – прочитал Думминг. – Э-э… Я только бегло просмотрю, аркканцлер…
– Не думаю, что это необходимо, – произнес декан, который уже поднял со стола какую-то рукопись. – Послушайте, джентльмены: «… Дух земли этой есть огонь, на ком Понтано варит фекальные массы свои, и кровь младенца, что D и E себя омывают, и зеленый лев нечистый, что сказано Рипли, есть средством примесей D и E, и отвар, что Медея пролила на двух змиев, и Венера, в чьей думе D толпа и B из 7 орлов, сказано Филаретом, должен быть настоен…» и так далее, и тому подобное.
Он бросил рукопись на стол.
– Полная алхимическая ахинея, – заключил он, – она даже звучит неприятно. Что такое вообще «фекальные массы»? Кому-нибудь интересно это узнать? Что-то я сомневаюсь.
– Э-э… Человек, живший здесь, описывается как величайший среди ученых… – пробормотал Думминг, пролистывая книжечку.
– Да неужели? – Чудакулли презрительно фыркнул. – Гекс, прошу, перенеси нас к ученому. Неважно, где он находится. Только не к какому-нибудь дилетанту. Нам нужен такой, чтобы воплощал в себе саму суть науки.
Думминг вздохнул и бросил книгу на пол.
Волшебники исчезли.
Еще мгновение книга лежала на половицах, и на обложке было видно название: «Великие ученые. Том второй. Исаак Ньютон». Но в следующий миг исчезла и она.
Вдали были слышны раскаты грома, а над морем висели черные облака. Волшебники снова оказались на пляже.
– Почему мы каждый раз попадаем на пляжи? – спросил Ринсвинд.
– Потому что это край земли, – ответил Чудакулли. – Все всегда случается на краю.
Здесь случилось появиться им. На первый взгляд, это место казалось верфью, которая давно уже спустила на воду свой последний корабль. Песок устилали массивные деревянные конструкции, бо́льшая часть которых была сломана. Также здесь стояло несколько хижин, имевших такой же безнадежный вид, что и многие брошенные вещи. Во всем ощущалось запустение.
И гнетущее безмолвие. Несколько морских птиц с криком улетело прочь, оставив после себя лишь шум волн и звуки шагов волшебников, направившихся к хижинам.
В какой-то момент они уловили другой звук. Это были ритмичное потрескивание, на фоне которого слабо слышались поющие голоса. Казалось, они пели где-то вдали, сидя на дне крошечной ванны.
Чудакулли остановился перед самой большой хижиной, из которой доносилось пение.
– Ринсвинд? – позвал он. – Кажется, это по твоей части.
– Да, да, хорошо, – сказал Ринсвинд и, соблюдая предельную осторожность, вошел.
Внутри было темно, но он сумел различить верстаки и какие-то инструменты, которые, похоже, давно находились в забытьи. Судя по всему, хижину покидали в спешке. Пола в ней не было – она была построена прямо на песке.
Пение исходило из большого рога, прикрепленного к устройству, стоявшему на некотором возвышении. Ринсвинд не очень хорошо разбирался в технике, но заметил, что за его край выдавалось большое колесо, которое медленно поворачивалось, очевидно, из-за небольшого грузика, который крепился к нему нитью и мягко спускался к песку.
– Все в порядке? – донеся снаружи голос Чудакулли.
– Я нашел что-то вроде звуковой мельницы, – ответил Ринсвинд.
– Поразительно! – произнес голос из тени. – Мой хозяин называл ее точно так же.
Его звали Никлиас Критский, и он был очень стар. А также весьма рад встрече с волшебниками.
– Иногда я прихожу сюда, – сказал он. – Слушаю звуковую мельницу и вспоминаю былые дни. Больше сюда никто не ходит. Люди говорят, это обитель безумия. И они правы.
Волшебники сидели вокруг костра из прибитых к берегу коряг, которые от соли горели голубым пламенем. Им хотелось прижаться поближе друг к другу, но сами они никогда бы этого не признали. Они не были бы волшебниками, если бы не ощущали необычности этого места. Оно рождало столь же гнетущее чувство, что и старинное поле боя. Здесь жили свои привидения.