Но нас интересует не изучение передвижения лошадей, каким бы занимательным оно ни было, а то, как он занимал ученый разум. Пример Фокийца демонстрирует, что греки могли добиться гораздо большего успеха, рассуждай они как ученые. При решении подобных задач им не мешали технические барьеры – лишь психологические и в еще большей степени культурные. Греки могли изобрести фонограф, но если им это и удалось, следов не осталось. Могли изобрести и часы – Антикитерский механизм свидетельствует о наличии у них технических возможностей, – но, похоже, до этого они не дошли.
Рабы использовали песни, чтобы сохранять темп, и потом, гораздо позднее. В 1604 году Галилео Галилей определял с помощью музыки короткие временные интервалы во время своих экспериментов по механике. Опытный музыкант способен в уме разделить такт на 64 или 128 равных частей, а неподготовленный человек, слушая музыку, замечает разницу между интервалами продолжительностью в сотые секунды. Если бы греки задумались об этом, то могли бы применить метод Галилея и ускорить развитие науки на пару тысяч лет. А также изучить движение лошади, воплотив в жизнь какой-нибудь из рисунков Хита Робинсона, задайся они такой целью. Почему они этого не сделали? Возможно, они, как и Фокиец, были слишком сосредоточены на каких-то иных проблемах.
Подход Фокийца к вопросу рысящей лошади весьма близок к научному. Сначала он пробует прямой метод: заставляет рабов следить за лошадью и подмечать, отрывается ли та от земли. Но она движется так быстро, что человеческое зрение не способно дать твердый ответ. Затем он прибегает к косвенному подходу. Фокиец размышляет над теорией Антигона и фокусируется на единственной детали: если лошадь отрывается от земли, то она должна упасть. Справедливость этого утверждения можно проверить отдельно, хоть и при определенном условии: лошадь должна быть подвешена на лямках (такой образ мышления называется «планированием эксперимента»). Если она не падает, значит, теория ошибочна. Но данный эксперимент не принес определенных результатов, к тому же он мог бы подтвердить даже ошибочную теорию, поэтому Фокиец дорабатывает гипотезу и изобретает более изощренное оборудование [70] .
Мы не хотим сильно углубляться в детали его планирования, а можем поразмышлять над тем, как сделать этот эксперимент действенным, но тогда наша дискуссия примет сугубо технический характер. К примеру, кажется необходимым сделать Бесконечную дорогу из полотна ткани и пустить ее в движение со скоростью, отличной от нуля, но ведь это не будет естественной скоростью лошади, с которой она передвигалась бы, если бы касалась копытами твердой земли [71] . Возможно, вы сами подумали об этом и решили, что мы ошибаемся. И не исключено, что вы правы.
Мы также признаем, что последний эксперимент Фокийца весьма сомнителен. Поскольку копыта рысящей лошади касаются земли попарно, общую длину угольных следов необходимо разделить надвое и только потом сравнивать с длиной полотна. Без этой несложной обработки история была бы слишком очевидной – вы ведь понимаете, что мы хотели сказать.
Итак, принимая все вышесказанное во внимание, правильно ли называть Фокийца ученым?
Нет. Гекс снова оплошал. Несмотря на многолетнюю видимость «научной» деятельности, Фокиец не попадает под это определение по двум причинам. Первую можно оспорить, хотя его вины в этом нет: у него не было ни коллег, ни советников. Других «ученых», с которыми он мог бы сотрудничать и которые критиковали бы его, в то время не было. Только он один, опередивший свое время [72] . Единственного ученого не бывает – как и единственного волшебника. И у науки имеется социальная сторона [73] . А вот вторая причина вполне однозначна. Фокиец был подавлен, когда доказал, что Антигон, его величайший авторитет, оказался неправ.
Любой истинный ученый отдал бы правую руку на отсечение за доказательство ошибки авторитета.
Именно так зарабатывается репутация и так делается вклад в развитие науки. Лучше всего наука чувствует себя, меняя умы людей. Это происходит крайне редко, отчасти потому, что наши умы сформированы под влиянием культуры, насквозь пропитанной наукой. Если ученому удастся проводить один процент своего времени, открывая то, чего никто не ожидал, то это поразительно успешный ученый. Но зато этот процент дорогого стоит!
Вот такая она, эта наука. Сомнения в авторитетах. Комплицитность теории и эксперимента. А также принадлежность сообществу единомышленников, готовых испытать вашу работу. К этому желательно добавить полное осознание всего вышеперечисленного и благодарность друзьям и коллегам за критику. А в чем же состоит цель науки? Отыскать вечные истины? Нет, это слишком много. Не дать наивному человечеству пасть жертвой правдоподобной лжи? Да, в том числе лжи тех людей, которые выглядят и говорят, как вы. И защищать людей от их готовности верить в хорошие истории лишь потому, что те ласкают их слух. Ну и защищать их от кнута авторитетов.
Человечеству понадобилось немало времени, чтобы сформировать научный метод. Несомненно, причина этой затянутости лежала в том, что, занимаясь наукой должным образом, вам часто приходилось бы опровергать устоявшиеся убеждения, в том числе те, которых вы сами придерживались. Наука, в отличие от многих областей деятельности человека, не является системой убеждений – отсюда неудивительно, что многие ее первопроходцы нередко имели конфликты с тогдашними авторитетами. Пожалуй, наиболее известным примером тому служит Галилео Галилей, который нарвался на неприятности с инквизицией из-за своей теории о Солнечной системе. Иногда наука сама подставляет вас под удар кнутом.
Таким образом, наука – это не просто масса подлежащих изучению фактов и технических приемов. Это образ мышления. Установленные «факты» в науке всегда находятся под вопросом [74] , но лишь немногие ученые станут об этом задумываться, если им не предоставить достаточно свидетельств того, что старые идеи ошибочны. Если люди, придумавшие эти идеи, уже мертвы, то альтернатива им может получить признание за короткий срок и научный метод себя вполне оправдает. Но если авторы идей остаются в живых, они стараются здорово препятствовать новым предположениям и продвигающим их людям. В таких случаях наука не применима, потому что люди просто ведут себя как люди. И все же новые идеи имеют шанс заменить собой общепринятые знания. Просто это занимает больше времени и требует более веских доказательств.