К сожалению, птица успела нахвататься американского сленга, когда смотрела телевизор, стоявший в лаборатории.
— Рада, что тебе здесь нравится, Жерар, — ответила она.
— Я о том и толкую, — сказал попугай.
— Хочешь сказать, что тебе здесь не нравится?
— Хочу сказать то, что сказал. — Ладно.
— Это так, к слову.
— Хорошо, я поняла.
Она немедленно сделала запись в своем рабочем дневнике. Эта речь Жерара могла оказаться чрезвычайно важной. Одна из задач экспериментов с трансгенами заключалась в том, чтобы выяснить, до какого уровня ученым удастся развить интеллект животных, не относящихся к человекообразным. Проводить подобные эксперименты с приматами было невозможно — на этот счет имелось слишком много правил и запретов, а вот в отношении попугаев люди были менее щепетильны. Не существовало никаких комиссий по этике, которые контролировали бы эксперименты над этими птицами. Поэтому лаборатория Гролье работала с африканскими серыми.
Помимо всего прочего, они пытались обнаружить в речи попугая признаки самосознания. Птицы узнавали себя, глядя в зеркало, но речь — это совсем другое. Пока нельзя было утверждать, что попугаи сознательно употребляют слово «я», говоря о себе. Скорее всего они просто повторяли услышанное. Вопрос заключался в том, когда попугай произнесет это слово осознанно, и Гейл показалось, что, впервые оказавшись в ее гостиной, Жерар сделал именно это.
Неплохое начало.
* * *
Ричард, ее муж, не проявил интереса к появлению в их квартире нового жильца. Он лишь пожал плечами и сказал:
— Только не надейся на то, что я буду чистить эту клетку.
Гейл сообщила, что она тоже не намерена этого делать. Единственным человеком, проявившим энтузиазм, оказался их сын. Эван сразу же принялся играть с попугаем, посадил его на палец, а позже носил на плече. Проходила неделя за неделей, и именно Эван проводил с птицей больше всего времени. Судя по всему, попугай оценил это и теперь воздавал мальчику сторицей, принявшись помогать ему.
* * *
Гейл установила видеокамеру на штатив, настроила видоискатель и включила запись. Некоторые серые попугаи умели считать, и кое-кто даже утверждал, что наиболее смышленые из этих птиц имеют рудиментарное представление о концепции нуля, но ни одна не была способна производить арифметические вычисления.
Ни одна, кроме Жерара.
От волнения у Гейл дрожали руки, и ей приходилось действовать медленно и методично. Закончив приготовления, она проговорила намеренно спокойным голосом, на" какой только была способна:
— Жерар! Сейчас я покажу тебе картинку и хочу, чтобы ты сказал мне, что с ней нужно делать.
Она показала птице листок с домашним заданием Эвана, на котором был написан простенький арифметический пример — пятнадцать минус семь, — закрыв ответ ладонью.
— Я это уже делал.
— И все равно, что тут нужно делать? — не отступала Гейл.
— Ты должна сказать.
— Ты можешь посмотреть на этот рисунок и назвать ответ?
— Ты должна сказать, — повторил Жерар. Сидя на насесте, он переминался с лапы на лапу и, глядя прямо в объектив камеры, явно демонстрировал раздражение. Жерар не любил, когда к нему приставали.
— Здесь говорится: от пятнадцати отнять семь, — проговорила Гейл.
— Восемь, — сразу же ответил попугай.
* * *
Гейл с трудом подавила огромное желание повернуться к камере и завизжать от радости. Она спокойно перевернула страницу, на которой был написан следующий пример.
— Так, дальше. От двадцати трех отнять девять.
Сколько останется? — Четырнадцать.
— Очень хорошо! А теперь…
— Ты мне обещала, — сказал Жерар.
— Я тебе что-то обещала?
— Да, ты мне обещала, — подтвердила птица. — Ты знаешь…
Он имел в виду ванну.
— Ах да, — вспомнила Гейл. — Обязательно, но чуть позже. А сейчас…
— Ты мне обещала! — угрюмо твердил попугай. — Хочу купаться.
— Жерар, сейчас я покажу тебе следующий пример и спрошу тебя: сколько останется, если от двадцати девяти отнять восемь?
— Надеюсь, они смотрят, — проговорил попугай странным тоном. — Они увидят. Они увидят, и они узнают, и они скажут: «Ведь и слепой прекрасно видит — она и мухи не обидит».
— Жерар, сосредоточься. Если от двадцати девяти отнять восемь, сколько останется?
Жерар раскрыл клюв, и в этот момент послышался звонок в дверь. Гейл находилась близко к птице и поэтому сразу поняла, что это проделки попугая, иначе она непременно бросилась бы открывать дверь. Он идеально имитировал любые домашние звуки: звонок в дверь, верещание телефона, звук воды, спускаемой в туалете.
— Жерар, ну пожалуйста!
Попугай изобразил звук приближающихся шагов и даже скрип половицы, а потом проговорил голосом ее мужа:
— Отлично выглядишь, крошка! Я по тебе скучал!
— Жерар… — начала она.
А птица уже говорила женским голосом:
— О, Ричард! Как давно тебя не было! Тишина. Затем — звук поцелуя.
Гейл, окаменев, смотрела на попугая, а тот, почти не раскрывая клюв, продолжал воспроизводить звуки и голоса. «Как магнитофон», — подумалось ей.
— Мы одни? — спросил женский голос.
— Да, — ответил голос мужа. — Парень вернется из школы не раньше трех.
— А эта?…
— Гейл на конференции, в Женеве.
— Значит, в нашем распоряжении целый день? Ой, как здорово!
Снова звуки поцелуев. Шаги двух пар ног. Пересекают комнату. Ее муж:
— Хочешь что-нибудь выпить?
— Возможно, позже, малыш, а сейчас я хочу только тебя!
Гейл развернулась и выключила видеокамеру.
— А теперь ты меня искупаешь? — спросил Жерар. Она посмотрела на него.
Хлопнула дверь спальни. Скрип пружин кровати. Женский визг, смех. Снова заскрипели пружины.
— Перестань, Жерар, — попросила Гейл.
— Я знал, ты захочешь это узнать, — ответил попугай.
* * *
— Ненавижу эту гребаную птицу! — сказал ее муж поздно вечером. Они находились в спальне.
— Дело не в этом, Ричард, — сказала Гейл. — Ты можешь делать все, что угодно, но только не в моем доме. Не на нашей кровати.
Она уже сменила простыни, но, даже несмотря на это, не могла заставить себя не только сесть на постель, но даже подойти к ней. Она стояла на противоположной стороне спальни, у окна, из-за которого доносился шум парижских улиц, оживленных даже в этот поздний час.