— На стене вашего кабинета висит в центре на ленте ваша медаль «За отвагу» и ваша фотография 1942 года — совсем еще мальчишка в красноармейской форме. Часто вспоминаете фронтовые годы?
— Конечно. Ностальгия по тем годам и по фронтовым друзьям меня никогда не покидала. Скучаю по русскому народу, который очень люблю. Раньше летал в Россию, а сейчас врачи запрещают летать… Здоровье уже не то… Жаль, что многое не вернешь… Знаю одно, что нет для меня в жизни ничего дороже тех дней, когда мы вместе — русский, литовец, еврей, украинец — шли в смертный бой, не щадя себя, чтобы спасти мир от фашистской чумы.
Я родился в Горьковской области. Мы жили в Москве бедно, и мать в 1925 году уехала рожать в деревню. В 1941 году я перешел в 9-й класс. Началась война. Отец и старший брат ушли на фронт. А мы, два младших брата, я и мама, остались. От Железнодорожного района ездил под Волоколамск, копать противотанковые рвы. Еле ноги унесли оттуда. Копали и копали. Потом пришли, легли спать. Прибегает офицер: «Встать! Бегом! Немцы!» Вскочили кто в чем, как попало. Куда бежать? До железной дороги добежали, а там нас всех остановили и опять повели копать, но уже пехотные траншеи. Мы еще день копали окопы. Опять сказали: «Бежим! Немцы!» В общем, вернулись в Москву без потерь. Иждивенцы получали 250 граммов хлеба в день. Остальные карточки отоварить можно было с трудом. Чтобы получить рабочую карточку, я был вынужден уйти из 9-го класса в школу рабочей молодежи и поступить на военный завод штамповщиком. Тут уже стал получать 650 граммов хлеба. Во время паники мама сходила на вокзал, поняла, что с детьми ей не уехать — все поезда были переполнены, ни денег, ни хлеба не было, — и приняла решение остаться. Так мы и остались.
11 декабря 1942 года вызывает военком и говорит: «Надо идти. Поедете в город Марта Удмуртской АССР. Туда перевели Второе московское пулеметное училище. Годик там отучитесь, получите 10 классов, кубик младшего лейтенанта и поедете на фронт офицером». Мы проучились месяц, как вышел приказ Сталина: «Курсантов всех училищ — на фронт!» Привезли нас под Тулу. Из 16-й Литовской дивизии пришли «купцы». Начальник разведки дивизии
Беленький лично подбирал ребят: «Откуда?» — «Из Москвы». — «Хочешь в пешей разведке воевать?» — «Хочу!» — «Выходи из строя». Надо сказать, что к москвичам отношение было особое, уважительное. Вот так я попал во взвод пешей разведки 249-го полка. В дивизии было три полка: 249, 167 и 156-й. Первые два полка были самыми боевыми. Самые ответственные задания командир дивизии доверял только им. 156-й был слабее. Там командир полка Сметоновский — офицер, и, судя по всему, офицерский состав там был не такой, как в этих двух.
Во взводе ребята были постарше меня. В основном 1922–1924 годов рождения — плотные, здоровые бойцы. Пришел я туда необстрелянный, «зеленый». Начались тренировки под руководством уже битых разведчиков. Меня учили, как надо ползать, как оставаться незамеченным. Учили ходить по лесу так, чтобы не хрустнула ни одна веточка. Часто брали в нейтральную зону.
Первый командир взвода был литовец. Вскоре он ушел командиром роты. После него пришел русский. Мы его очень берегли — хороший, способный командир. Всю войну отвоевал, но так и остался старшим лейтенантом. Если бы пошел на роту, батальон, он бы закончил войну полковником. Но никуда из разведки не пошел, по-видимому, из-за того, что к нему так хорошо относились. Мы его почти никогда не брали с собой. Знаешь почему? Мы не хотели его потерять. Потому что мы с ним все вопросы спокойно решали. Командир полка поставил ему задачу: «В течение трех суток взять „языка“». Он всегда соберет взвод, объяснит ситуацию. Потом мы сходим в пехоту, пронаблюдаем за передним краем. С группой, которая пойдет, обсудит, где брать, как ползти. Когда мы уходим в поиск, то он почти всегда оставался с пехотой нас ждать. Заместителем у него был литовец Даукша. Бывший секретарь райкома. Всю войну прошел заместителем командира взвода. Был ранен два или три раза. Прекрасный человек. Воевал безукоризненно. После войны стал секретарем Винницкого горкома партии.
Во взводе было примерно половина литовцев, русские, один татарин. Отношения у нас были прекрасные, доверие полное. Но, конечно, командир взвода больше доверял таким битым, толковым, смелым, как сержант Федотов, Даукша. Вася Федотов — простой парень из Сызрани. Образование у него было семь классов. Очень смелый парень, отчаянный, любил броски, поэтому у него были потери. Как-то они пошли за «языком». Удачно все сделали. Лысенко представил его к Герою, и Вася получил звание.
Даукша хитренький был, никогда на рожон не лез, старался подползти максимально близко и работать наверняка. Если он взял одиннадцать человек, то и назад приведет одиннадцать…
В разведке можно быть хитрым, но не трусом. Наша война всегда на короткой дистанции. Поэтому раненых у нас меньше, чем в пехоте, в основном убитые. Раненые появлялись, если после захвата не успевали отойти и немцы начинали бросать гранаты. Они у них с длинной ручкой — можно кинуть на 50–70 метров. Поэтому если брали немца из передней траншеи, то делали так. Группа захвата — человека четыре (в нее входили обычно Федотов, его друг татарчонок и другие) — максимально близко подползала к траншее, чтобы можно было лежа закинуть в нее гранату. Мы, группа обеспечения, держались чуть поодаль. По команде забрасывали траншею гранатами. Немцы падали. Группа захвата прыгала в траншею, хватала «языка». Мы по краям стреляем вдоль траншеи, не даем немцам подойти. Группа захвата с немцем бегом выходит из зоны поражения гранатами. Мы прикрываем огнем и тоже отходим.
Нейтральную зону тоже надо проскочить в максимально короткий срок. Она вся пристреляна артиллерией, которая быстро открывает огонь.
Чтобы немца не тащить, делали просто. Петлю на шею, чтобы не кричал (кляп — это глупость, сделай кляп, так он будет мычать так, что за три километра услышат), и перочинным ножом в зад. Кольнул его — он тебя обгонит. Два-три раза кольнул, он уже в нашей траншее. Ну, придет этот немец, начинает жаловаться, показывает, что у него зад в крови. Ну и что?! Надо было идти — и зад был бы цел, и крови бы не было. А так попробуй его тащить?! И потом, немцев по сорок килограммов не было — они все здоровые.
Самое обидное, если при отходе убивало «языка». Когда из нас кто-то погибнет, не так страдали, как страдали, когда теряли «языка». Ведь что такое потерять «языка»? Это целая проблема! Надо по новой идти! Куда идти? В этом месте нас уже ждут. Другое место пойди найди. Свои тоже начинают: «Да как же так?! Как же вы его упустили?!»
— Какой национальный состав был в дивизии?
— Во взводе было человек 10–12 литовцев, а остальные — русские. После тяжелейших боев на Орловщине, где от дивизии практически ничего не осталось, пополнение было русское. Не меньше 50 % стало русских. Когда вошли в Литву, то тут опять стали пополняться литовцами.
Я нисколько не жалею, что воевал в этой дивизии. Дисциплина в ней была железная. Всякое было — и наступали, и отступали, но в целом не помню, чтобы были дезертиры или перебежчики. Был один случай, когда к немцам убежал телефонист — и все. Не помню, чтобы в спину стреляли. Даже в Литве, когда набрали литовцев, новобранцев. Они хорошо влились в состав дивизии, растворились по ротам, батальонам.