Толкнул дверь, разбудив подвешенный над ней внутри медный колокольчик на проволоке. Я думал, что окажусь сразу в ателье, однако попал сначала в короткий темный коридор — сырой, с потускневшими бумажными обоями. Пришлось даже зажечь спичку, чтобы обнаружить в конце него еще одну дверь. Но она была заперта. Понятно, что колокольчик должен был предупредить хозяев, что кто-то пришел. А закрытая дверь позволяла убрать все, что не полагалось видеть чужим глазам.
Я постучал.
— Одну минуточку! — раздался голос из-за двери.
Послышался звук отодвигаемого шпингалета, и в проеме возникла чья-то фигура.
— Что угодно? — фигура говорила сипловатым голосом с едва уловимым южным говором.
— Хочу сделать фотокарточку.
— Верно, вы ошиблись дверью. Фотоателье Покровского с другой стороны дома.
— Нет, — ответил я твердо, — дверью я не ошибся.
— Но тут не делают фотографий.
— А мне сказали, что делают.
— Кто сказал?
— Не важно.
— Довольно важно-с.
— Дайте мне войти, и я, может быть, скажу вам.
Человек сделал два шага назад, пропуская меня.
Это было все же определенно фотоателье. Противоположная стена задрапирована синей тяжелой тканью. В правом углу составлено несколько старых кресел, за которыми помещался диван. Аппарат на треноге стоял чуть слева. Несколько фонарей, также на треногах, стояли позади аппарата. Я вошел и снял папаху, оглядывая обстановку. Потом посмотрел на самого фотографа. Это был небольшого роста мужчина, которого для краткости можно было бы описать словом «изящный», однако в этой «изящности» была какая-то потрепанность. Близко посаженные глаза были обведены темными кругами, свидетельствовавшими то ли о бессонной ночи, то ли о внутренней болезни. Усы и бородка все еще оставались аккуратно постриженными, однако на щеках уже проросла довольно заметная щетина. Короткие волосы были всклокочены, и он, заметив направление моего взгляда, попытался их пригладить рукой.
— Так кто вам дал мой адрес? — спросил фотограф.
— Вы его все равно не знаете, — ответил я.
В глазах фотографа мелькнула тревога.
— Кто вы? И что вам тут надо? — спросил он.
Я молча, сделав самое угрожающее лицо, медленно полез во внутренний карман и достал визитную карточку.
— Вот.
Фотограф взял карточку. Я приметил, что пальцы у него немного подрагивают.
— Гиляровский Владимир Алексеевич, — прочитал он и поднял на меня глаза. — Я, кажется, слышал вашу фамилию. Вы писатель? Драматург?
— Репортер.
Лицо фотографа окаменело. Желваки на щеках начали буквально прыгать.
— Прошу прощения, но у меня приватное предприятие, только для друзей и знакомых. Прошу вас уйти, иначе я позову полицию.
Не отвечая, я прошел к стульям, выбрал тот, который мне показался покрепче, и сел на него, закинув ногу за ногу.
— Зовите. Но я никуда не уйду, пока не получу ответы на несколько вопросов.
— Я сейчас позову полицию! — выкрикнул фотограф, ломая пальцы.
— Не говорите глупостей, — отрезал я. — Никого вы не позовете. Вам это так же не нужно, как и мне.
— Но я вовсе не хочу попасть в газеты!
— Вы и не попадете, — ответил я. — Я здесь, скажем так, с частным визитом.
— С частным?
— Да.
Он нервно заходил из стороны в сторону, видимо, соображая, как ему теперь себя вести в этой странной ситуации. Наконец, остановился и повернулся ко мне.
— Что вам нужно?
— Простите, не знаю, как вас по имени-отчеству.
— Леонид. Этого довольно.
— Хорошо, — кивнул я, — как вам будет угодно. Леонид так Леонид. Буду говорить откровенно. Начну с того, что я знаю характер тех фотографий, которые вы делаете. Возможно, прокурора ваша работа заинтересовала бы, но я вовсе не собираюсь бежать к прокурору и доносить на вас.
При этих словах фотограф чуть-чуть расслабился.
— Я не делаю ничего противозаконного. Это для друзей, для их частных коллекций.
— Пусть. Меня интересует только одна фотография, которую вы сделали позавчера. На ней — трое господ в женских платьях и один молодой человек.
— Нет. Ничего такого я не помню, — быстро сказал фотограф, но я почувствовал, что он обманывает. Вынув из кармана табакерку, я заложил в нос небольшую щепоть табаку, вдохнул и снова сунул табакерку на место.
— Леонид, — сказал я, вытирая нос платком, — так нечестно. Я был с вами откровенен, пообещал, что не пойду к прокурору, что не напишу про вас в газету, и вы тут же мне соврали. Вы там были и фотографировали.
— Даже если так, — парировал фотограф, — с чего мне сознаваться? Что вы мне сделаете?
— Я? Ничего. Как я и говорил, сам я в полицию не пойду. Но вполне возможно, что скоро полиция сама сюда нагрянет. Дело в том, что тот юноша вчера утром повесился.
— Повесился! — ахнул фотограф. — Такой молодой!
— Ага! Вы его помните!
— Может быть, — смущенно пробормотал фотограф. Его глаза нервно стали перебегать с камеры на задрапированную стену и обратно.
— Кто были эти люди в платьях?
Он посмотрел мне в глаза. Слишком прямо.
— Я впервые их видел. Мне прислали письмо с нарочным. В нем был хороший аванс и адрес, куда ехать. Я поехал и сделал несколько снимков. Только и всего.
— И часто так бывает, что вы не знаете, к кому едете?
Он пожал плечами.
— Не часто, но случается. Есть люди, которые не афишируют… Вы понимаете?
— Да. Я понимаю. То есть вы совершенно точно не знаете этих господ?
— Нет, — ответил он упрямо.
Ну что мне было делать? Пытать в мои планы не входило. Поэтому я перешел ко второй части своего плана.
— Остались ли у вас отпечатки с тех пластинок?
— Нет. Отпечатки делаются в единственном числе.
— А сами пластинки?
Он замялся. Я повторил вопрос.
— По уговору я должен либо передавать пластинки заказчику, либо уничтожать их.
— Но вы, Леонид, не сделали ни того, ни другого?
Он пожал плечами.
— Иногда клиенты забывают про это. А иногда просят сделать еще отпечатки. На всякий случай я храню…
Я облегченно перевел дух.
— Хорошо. Я куплю у вас пластинки, снятые позавчера.
— Но они не продаются! Это невозможно!
— Эти — продаются, — сказал я твердо.