— Ну что, Захар Борисович, рассказать вам, в чем признался Ренард?
— Я слышал.
— Как так? — спросил я оторопев.
— Мы с Василием все время стояли за дверью и подслушивали. Вы очень правильно поступили, что разговорили его. Признание, сделанное в присутствии… будем считать это присутствием полицейского чина… даже двух, хоть я и не на службе сейчас… В общем — этого было достаточно, чтобы упечь Ренарда за решетку очень и очень надолго. И если бы он не сбежал… А нету у вас кофе? Я в изумлении смотрел на Архипова.
— Погодите с кофе, Захар Борисович, давайте сперва проясним один вопрос. Значит, вы все это время стояли за дверью?
— Да, — кивнул сыщик. — Я запретил вашим дружкам врываться без моего знака. — Но ведь Ренард мог меня убить! Покалечить! Архипов вздохнул:
— Но мы же были рядом. Думаю, вам ничего не угрожало.
— Ничего не угрожало! — воскликнул я во весь голос, нимало не заботясь, что Маша меня услышит. — Ничего не угрожало! Откуда вы знаете? Да он мне приставил шило к глазу! Вот к этому! Одно движение, и я был бы как адмирал Нельсон!
— Но ведь этого не произошло, — хладнокровно ответил сыщик. — Полноте, Владимир Алексеевич, вы преувеличиваете!
В дверь гостиной заглянула заспанная Маша, кутающаяся в пуховый платок.
— Что случилось, Гиляй? Что ты кричишь?
— Ничего, Машенька, иди спи, прости, что мы тебя разбудили. — Я поставлю чайник.
— Хорошо. И свари нам с Захаром Борисовичем кофе, пожалуйста.
— Точно ничего не произошло? — подозрительно спросила Маша.
— Ничего-ничего. Просто спорим по одному вопросу.
Маша ушла.
— Простите, — сказал Архипов. — Разбудили вашу супругу.
— Ничего, — ответил я. — Это я сам виноват. Лучше скажите, как вам удалось привлечь к делу этого самого Василия? В прошлый раз мне показалось, что он не из самых ревностных служак. Архипов улыбнулся и покачал головой:
— С вашего разрешения, я оставлю это своей тайной. Когда-то я ему сильно помог. Теперь он помог мне. Вот и все. Кстати, Владимир Алексеевич, по поводу рассказа Ренарда…
— Что? — раздраженно спросил я.
Меня все еще не оставляла злость на Архипова, который рисковал моим здоровьем ради удовольствия прослушать всю повесть модельера от пролога до эпилога.
— Вы ему поверили?
— А почему я должен был ему не верить? Ренард полагал, что убьет меня. Зачем ему врать?
— Не знаю, не знаю… — сказал Архипов. — Но есть детали, которые меня смущают. Например — если Юрий Фигуркин был любовником барона Краузе, то почему вечером перед убийством он рассказал своей сестре всю эту историю с якобы попыткой изнасилования? Почему не скрыл, как раньше?
— Наверное… — начал я и тут же осекся. — Не знаю. Голова не работает что-то. Это от пережитого. Мне надо сначала собраться с мыслями, позавтракать, умыться.
— Да-да, конечно, — рассеянно сказал Архипов. — Надо полагать, что Краузе не просто так пользовался благосклонностью Юрия. Ренард сказал, что барон расточителен. Он ведь должен был делать какие-то подарки своему любовнику? Но, как вы заметили, Анна и Юрий Фигуркины жили в бедности. И еще. Судя по всему, Ренард был психически ненормальным. И время от времени впадал в ярость. Смертельную ярость. Но как это сочетается с теми хитроумными планами, которые он составлял? Я не специалист в психиатрии, поэтому спрашиваю у вас.
— Ну, это как раз можно объяснить, — ответил я. — Наверное. Стоит только спросить у знающего врача.
— Да. Вопросов стало меньше, но вот мелочи… Они меня смущают.
— Только кто же вам теперь даст ответ на все вопросы? — спросил я. — Ренард мертв.
— Мертв, — подтвердил Архипов. — Но есть еще один человек, который мог бы помочь. К сожалению, он ни для меня, ни для вас совершенно недоступен.
— Кто это?
— Сам барон Алексей Краузе.
— Ну, Захар Борисович! Боюсь, даже если я и подберусь к этому барону, он мне не согласится ответить ни на один из ваших вопросов.
Однако я оказался не прав. 31 января 1901 года Алексей Рудольфович Краузе сам вызвал меня на разговор.
Именно в тот зимний морозный вечер состоялась премьера «Трех сестер» в МХТ. Подъезд театра на Каретном ряду сиял фонарями, сани и экипажи двигались медленно, хотя старались высадить своих седоков у подъезда театра как можно скорее. Я пришел пешком — благо от Столешникова было рукой подать. Публика шла самая разнообразная — от фраков до студенческих мундиров. Не успел я сдать в гардероб свое теплое пальто на ватине, как кто-то ухватил меня за рукав.
— Владимир Алексеевич! Вы один? Без жены?
Я оглянулся: это была Ламанова — в изумительно изящном платье темно-зеленого цвета, идеально сидящем на ее щедрой фигуре. После истории с сумасшедшим модельером Ренардом мы виделись всего несколько раз. Она так бурно меня благодарила, что мне стало ужасно неудобно — чем дальше оставалась в прошлом эта история, тем менее значительной казалась моя роль в ней. В конце концов я не так уж и много сделал для раскрытия этой цепочки преступлений — я больше ошибался, чем угадывал. Так что изъявления благодарности казались мне излишними. Кончилось тем, что мы получили от Ламановой обещанное платье для Маши (платье действительно великолепное!), и с тех пор я обходил ателье на Большой Дмитровке стороной.
— Я думала, что ваша супруга придет сегодня в моем платье, Владимир Алексеевич! — Увы, она заболела.
— Что с ней? — встревожилась Надежда Петровна.
— Подхватила простуду на Крещенье. Сидит дома и постоянно сморкается. Каждый день покупаем по две дюжины носовых платков.
— Бедная! — всплеснула руками Ламанова. — У вас есть хороший врач?
Я заверил, что наш врач настолько хорош, что, живи сейчас фараон Хеопс, в его пирамиде просто отпала бы надобность.
— Ну а вы, Надежда Петровна? — спросил я. — Как ваша работа для этой премьеры? Все удалось?
— Обижаете, Владимир Алексеевич! Конечно, все!
— Посмотрим-посмотрим! — улыбнулся я. — Буду наблюдать из партера.
— Не хотите ко мне в ложу? — спросила Ламанова. — Я вас познакомлю с мужем. Он очень хочет вас поблагодарить.
— Может быть, после второго акта.
— Обещайте! — потребовала Надежда Петровна.
Я вздохнул и пообещал.
Сквозь толпу ко мне протиснулся Леня Андреев. Он тоже, как и я, был во фраке.
— Пришли посмотреть или написать? — спросил он меня. — А вы?
— Я — написать, — ответил Андреев. — Надо же иногда разбавлять все эти очерки из судебного зала чем-то высоким. Иначе, глядишь, сделаешься настоящей судебной крысой — в мантии и буклях.