— Но чем же я им стал неугоден?
— Потому что они мусульмане или христиане, а ты язычник. Они хотят кагана-мусульманина или христианина.
— Мои боги — боги моих отцов!
Абадия вздохнул:
— Каган, времена меняются. Нравы аристократии давно испортились, они впали в разврат. Новая вера побуждает их презирать твоих богов. Мусульмане считают самым злейшим врагом для себя не христиан или иудеев, а язычников, верящих в старых богов.
Каган сел и с горечью в голосе проговорил:
— Неужели в Хазарии не осталось преданных мне людей?
— Есть, и их много, — сказал Абадия. — Все иудеи преданы тебе. Они готовы жертвовать своей жизнью за тебя.
— Я буду их любить, как самого себя, — сказал каган. — Но что же я могу для них сделать?
Абадия упал на колени:
— О, великий каган! Нет для нас большей награды, если ты примешь нашу веру. Тогда иудеи будут еще больше преданы тебе и почитать, как Бога.
— Но тогда обидятся другие народы.
— Но другие предали тебя! — воскликнул Абадия. — И нет времени — заговорщики решили, что как только вернутся назад в Атиль, то убьют тебя.
— Не знаю что и делать, — с сомнением проговорил каган.
— Принять иудаизм.
— Но об этом узнают другие, — сказал каган.
— Незачем всем говорить, что ты стал иудеем. Пусть об этом знают только иудеи.
Каган повеселел:
— Ну, если так, то можно.
Через три дня была проведена процедура обращения кагана в иудаизм.
Проводив Полыню, Дубыня пробежал по стене до следующей башни и предупредил всех встретившихся, чтобы они брали свои семьи и подходили к воротам.
Вернувшись, он увидел, что засовы с ворот были сняты и все были готовы выходить.
Колонну возглавляла Красимира и ее амазонки — они были на конях и в тяжелых доспехах. Они должны были тараном проломить переднюю линию хазар, если те встретятся.
В первых рядах за их спинами Божана с сыном — ей Красимира не разрешила встать в строй. Тем не менее Божана была в доспехах и вооружена. Дальше ехали семьи слободских старшин на телегах. Тут же были женщины и дети простых людей — те, что еще могли передвигаться.
По бокам и сзади колонну защищали пешие ратники в легкой броне.
Дубыня взял щит, копье и топор и поспешил пристроиться к строю пеших ратников, поближе к амазонкам, чтобы видеть Величку.
Подошел и Полыня. Его лицо в темноте казалось черным. Он нашел Дубыню и коснулся его плеча:
— Дай мне встать рядом.
— Где Радмила? — спросил Дубыня, освобождая место.
— Она умерла, — сухо сказал Полыня и отвернулся, скрывая слезы.
Дубыня ничего не понял, но разговаривать было некогда — заскрипели открывающиеся створки ворот и колонна тихо двинулась в пахнущую сыростью и дымом ночь.
Шли без факелов, поэтому было так темно, что Дубыня сразу потерял из виду Величку и даже с трудом различал идущего впереди — его спина то была видна, то пропадала. Лишь звон оружия да тяжелое дыхание свидетельствовали о том, что он недалеко.
Боясь отстать, Дубыня невольно перешел на бег и натолкнулся на спину впереди идущего — тот буркнул что-то неразборчивое и ускорил шаг.
Полыня сопел рядом, но не отставал.
— Темно, хоть глаз выколи, — сказал он.
— Зато хазары нас не видят, — сказал Дубыня и снова уперся в резко остановившегося шедшего впереди ратника.
— Что там? — спросил Дубыня.
— Копья наизготовку! — разрезал ночь истошный крик.
Дубыня поспешно опустил копье рядом с плечом переднего ратника. Тут же, как по сигналу, послышались рев трубы, ржанье коней и крики хазар.
Ярослава ошибалась — в крепости не было хазарских лазутчиков, несмотря на то что в Белой Веже народ скопился разношерстный. Манассия, возглавлявший после отъезда отца хазарское войско, не знал положения дел в Белой Веже. Однако несложно было предугадать, что оставшиеся без воды горожане решатся на отчаянный шаг.
Поэтому в тот же день, когда водяная жила хлынула наружу, Манассия приказал поставить на ночь в засаду у городских ворот отряд из двух тысяч воинов.
Это была небольшая часть его войска, но по численности она была гораздо больше городского гарнизона.
Поэтому Манассия не удивился, когда его разбудили среди ночи и сообщили, что в городе слышен шум. По всем приметам в городе готовились к вылазке.
Быстро одевшись, Манассия поспешил во главе личной охраны к месту события.
Все шло по его плану. Он увидел, как из городских ворот вышла колонна горожан — воинов, женщин, детей — всего не больше тысячи человек.
Командовавший засадой тархан Барсбек предупредил Манассию:
— Их много, надо бы поднять все войско.
Манассия рассмеялся.
— Там женщины и дети. Барсбек, неужели ты боишься женщин и детей?
— Я боюсь поляниц, они уже показали храбрость и силу, которой можно только позавидовать и воин-мужчина, — сказал Барсбек.
— Не бойся, я рядом, — проговорил насмешливо Манассия и приказал: — Нападайте на них и убивайте всех: и тех, кто будет сопротивляться, и тех, кто не будет. Нам непослушные рабы не нужны.
— Как скажешь, — сказал Барсбек и ушел, чтобы сделать необходимые распоряжения.
Манассия повернулся к начальнику своей личной охраны, который все время стоял поблизости, поэтому слышал весь разговор.
— Ицхак, мой друг, ты видишь, во что превратились хазары? Они выродились и стали отъявленными трусами, если даже самые выдающиеся из них, такие, как Барсбек, боятся горстки женщин. Если так дело пойдет и дальше, то их не оторвешь от женских юбок. Они и язык свой потеряют.
Ицхак проговорил:
— Хазары уже давно выродились. Тюрки спят с их женщинами. Сейчас чистокровного хазарина в Атиле не найти. А на рынках в Атиле даже еврейские купцы предпочитают говорить по-славянски.
Колонна беловежцев направилась вдоль берега реки на север, как раз туда, где подковой уже стояли хазарские войска.
Манассия рассмеялся:
— Поляницы, как мыши в мышеловку, идут.
Солнце показало край над степью, и в рассветном мареве Дубыня увидел черную полосу. Присмотревшись, он догадался, что это выстроившееся войско хазар.
— Мы попали в ловушку, — тихо проговорил Полыня.
— Наверно, у поляниц есть какой-то замысел, — сказал Дубыня и повторил: — должен быть.