– Вот тогда и помиримся как следует, – продолжал он, пока Сверкер не подобрал ответа. – Одного мы, значит, потеряли, другого получим. Так будет по чести.
Хорошо, что все взгляды в гриднице были сейчас прикованы к Краяну и Сверкеру. На Ведому никто не смотрел. И особенно хорошо, что на нее не смотрел отец, ибо по ее лицу он бы неизбежно догадался, что ее просят в тот самый род, который и так считает ее своей.
Сверкер, подавшийся было вперед, медленно откинулся к спинке сиденья. Он переменился в лице и сжал губы, будто боялся, что наружу вырвется необдуманный резкий ответ. Сразу вспомнилось, каких усилий ему стоило признать себя и своих людей виноватыми в убийстве Шумила, просить о мире, предлагать виру. А эти наглецы теперь вообразили себя кем – князьями подземного мира? Ровней ему, внуку Харальда Прекрасноволосого? И думают, что он бросит в грязь свой драгоценный меч, отдаст им, чтобы ковыряли им свои поля, в то время как он нужен воину для битвы?
– Вы не совсем верно меня поняли, – наконец процедил он. – Мне нужен не просто смелый человек, который не побоится стать ее мужем… после Закрадья. Нужен равный мне, такой, кто сможет дать нам войско и поддержать в борьбе с внуками Ульва волховецкого.
– А чем мы не поддержка? – напористо возразил Краян. – Мы – род старинный, по всей земле смолян знаемый! Испокон веку здесь живем! Наши могилы дедовы стеной стоят! Мы здесь не хуже иных князей! С нами за тобой сама земля будет.
– Мне не нужна земля! – со сдержанным бешенством почти прошипел Сверкер. – Мне нужна дружина, хорошо вооруженная и обученная! Такая, какая есть у князей! А не мужики с топорами, которые, так и быть, пойдут в поход, выбрав одного из десяти, если в это время не нужно будет пахать, сеять, косить, молотить! А наши враги не станут ждать, пока вы все это сделаете! Я поищу поддержки у полоцких князей или у ильменских. У нас с ними общие враги – Ингвар киевский и его племянник Ингвар ладожский. Что вы можете сделать против них…
Он не произнес слова «чащоба», так и просившегося на язык, но все гости легко прочитали его по лицу.
– Нехороши мы тебе? – с гневом ответил Краян. – Ты нашу кровь проливаешь, будто воду наземь, и думаешь серебром откупиться? Что мне твое серебро – оно сына не вернет. Мы на нашей земле, на могилах дедовых, – как дерево на корнях, а ты с твоей дружиной – будто палка гнилая! Придут твои враги – посмотрим еще, как ты без нас управишься! Земля наша до вас была и после вас будет! А земля наша – это мы!
С этими словами он взял со стола расписную глиняную чашу, из которой пил пиво, и с размаху швырнул на пол: дескать, не пьем мы с тобой больше! Потом вышел из-за стола и направился к двери. За ним шли оба брата.
– Вы слишком много думаете о себе! – в запальчивости закричал им вслед Сверкер. – Я хотел с вами по-доброму, а вы возомнили, будто свиньи, которых пустили за стол! Сидите себе на дедовых могилах и не лезьте не в свое дело!
Озеричи ушли, челядинка подобрала осколки чаши. Сверкер взмахом руки велел снова наливать всем пива, но прежнего веселья больше не ладилось. Рука князя, которой он поднес свой золоченый кубок ко рту, дрожала от негодования. Гости переглядывались. Слова Краяна отдавались у каждого в ушах; все смолянские старейшины могли сказать то же о себе и теперь чувствовали, будто князь облил презрением их всех вместе с дедовыми могилами и родной землей. Как говорится, сколько варяга ни корми, а он все равно по-волчьи смотрит.
А ночью Ведоме приснился сон. Будто стоит она в длинном-длинном доме, где на стенах висят шкуры и роскошные одежды, а за столами сидят с одной стороны триста мужчин, а с другой – триста женщин. Все одеты в богатое ромейское платье, но лиц не разглядеть. Ясно она видит только одного человека: выше всех ростом, он идет ей навстречу с другого конца дома. Один глаз у него черный как ночь, другой – багряно-алый, будто пылающий уголь. А лицо его она очень хорошо знает – это лица Равдана, ее мужа…
Видеть свой прежний дом в веси Кувшиновичей, снова покинутый и пустой, для Равдана было что ножом по сердцу. Жить здесь в одиночестве не имело смысла: забрав живность, припасы и что получше из утвари, он вернул это все в отцовскую избу. Первые дни там хозяйничала овдовевшая Шумилова баба, потом все же справили обряд над Былинкой, и теперь у отца была новая молодуха. Не отсылать же девку назад, да и кто ее возьмет после того, как из-за нее человека убили?
Приближался Велес осенний – Велес Отвори-Пасть. Этого дня Равдан дожидался с нетерпением, какого не испытывал с тринадцати лет, но уже по иным причинам. Не было сил видеть ни отцовскую избу, ни свою – каждая мелочь в доме, каждое бревно в стене напоминали о Ведоме. При виде ковшика или горшка он сразу видел тонкие руки своей Перепелки, державшие эту вещь, и на сердце накатывали тоска, гнев и ярость. Окажись перед ним Сверкер – вцепился бы в горло.
Его жена-русалка не убежала обратно в лес – это другое сказание. Его жену похитил сильный чародей, ее родной отец, и держит в неволе. Только он, ее муж, освободит пленницу, пройдя через чащи дремучие и реки бегучие…
Искать злодея было недолго, но Равдан понимал: в схватке со Сверкером у него мало надежды на успех. Старый варяг, несмотря на преклонный возраст, куда лучше владел настоящим боевым оружием. Да и дружина… Нужно было стиснуть зубы и искать другой путь. И суденицы, пусть очень дорогой ценой, этот путь указали.
Вернувшись домой с княжьего пира, Краян созвал в беседу всех мужиков и рассказал все без утайки. Равдан едва не прослезился: ему казалось, никогда в жизни он так не любил своего отца, как в этот час, когда слушал о его попытке – отчаянной, безнадежной, но удалой и гордой – вернуть счастье сына, поймать улетающую лебедь за крыло. Не вышло… ну, так и в сказах ничего не делается сразу.
Немига, своего мнения не изменивший, вновь попытался, уже перед всем родом, обвинить Равдана и его злосчастную жену: княжна принесла Озеричам столько горя, что русалка едва ли смогла бы больше. Но Краян тут же пресек его попытки.
– Все правильно парень сделал! – отрезал старейшина. – Мы – корень земли смолянской, и не Сверкер нам, а мы ему честь оказали, что его дочь взяли к себе. Не ценит чести, ругается на нас, свиньями бранит – пожалеет еще.
Судили, как теперь быть.
– Так будем виру принимать, если пришлет все же? – спросил дед Доманя.
– Будем принимать, – кивнул Краян, успевший обдумать это дело. – Свирька нам все же родич, сват любезный. Мы перед богами с ним длить вражду не станем. А уж если он снова за меч схватится – мы сразу за все ответа спросим и перед чурами будем правы.
Приняли еще одно важное решение: в эту зиму отправить в вилькаи по отроку от каждой семьи. Такого не водилось уже поколения три, но сейчас отцы решили, что это нужно сделать. На будущий случай отроки поучатся владеть оружием и охотиться, а если Сверкер решится сделать набег на Озеричей – наследники уцелеют, спрятанные в лесу.
Равдан оказался в странном положении: ни отрок, ни мужик, ни вдовец. Но все это так близко его касалось, что никто не спрашивал, почему он допущен на совет. Он молчал, и лишь когда все разошлись, сказал отцу: