Между тем следовало спешить. Как объяснил Эду генерал-фээсбэшник, приставленный для ускорения отъезда, из-за его задержки в стране срываются важные переговоры по важному вопросу. Эдик тщетно старался разглядеть на генеральской роже следы юмора. Пока Эдик не улетит, Израиль не верит России. И Америка не верит, и прочие не верят в добрые ее намерения, пока она не изгонит своего апостола. Генерал Кротов так и не раскололся, какие конкретно переговоры срывает Эд. Вступление России в Европейский Союз? Во Всемирный Торговый Союз? Может в НАТО? На эти и другие ехидные вопросы генерал Кротов отвечал одно: «И не только эти». Эдик ему не верил и всячески игнорировал, но генерал Кротов ходил за Эдиком, как нитка за иголкой и мигом разрешал все проблемы, на которые натыкался тоскующий Эдик. Генерал раздражал, и Эдик огрызался на него до тех пор, пока не увидел загранпаспорт кота, который генерал принес вместе с прочими недостающими для выезда документами. Эдик обалдел. Паспорт настоящий, номер, серия, водяные знаки. С фото глядела сытая мордочка кота. Его звали Василий Николаевич Витюшин, холостой, двадцать пять лет. Оказалось, мальчишки заполнили одну из анкет, принесенных генералом. Ради шутки. Для прикола. Но Эдику стало не по себе, и он перестал скандалить с генералом. Надо уезжать. Да. Шуточки кончились.
Наконец, грянул день отъезда, а вопрос с Танькой так и не был решен. Утром Эдик понял, что должен успеть решить вопрос в оставшиеся несколько часов до отлета, иначе он не будет решен никогда. Он велел домочадцам собираться в дорогу, а сам умчался в Российский музей, под предлогом подписания всяких там неотложных бумаг. Кстати, и не соврал, пришлось подписывать, а потом пошел искать Таньку. Сначала пошел, а потом почти бежал. По закону подлости, как всегда нигде не мог найти. И по пути не попалась. Эдик носился по музею, пока не вспомнил про одну маленькую комнатку, превращенную в кладовку, где хранились остатки горшковской коллекции, которые успел купить Пузырев. Точнее, его подделки, столь некачественные, что они уже требовали реставрации. Как-то Эдику понадобилась одна вещь, и за ключом от этой комнатки пришлось обращаться к Таньке. Видимо, она вполне могла превратить эту комнатку в нечто вроде убежища, где можно, спрятавшись от всех, отдохнуть или оставить одежду, поесть.
Эдик малость обозлился во время поисков, да еще и не стук никто не открывал. Она там, мерзавка. Из музея не выходила, по докладу охраны, нигде нет. Она там.
— Танька! — гаркнул он. — Открывай, дрянь такая!
Дверь распахнулась, и Танька отскочила внутрь, как мячик. Бледная, испуганная, глаза красные.
— Ты чего прячешься?
— Я не прячусь. И почему это вы мне тыкаете? Не Танька, а Татьяна Витальевна. — Танька явно дрожала, с трудом пыталась напялить на себя всегдашний независимый вид.
— Как не прячешься, я весь музей обыскал, — остывая, буркнул Эдик. — Давай одевайся. То есть собирайся, блин, Лондон ждет. Самолет через несколько часов.
Танька совсем побледнела. Дура, наверное, думала о расплате. Ничего не соображала.
— Какой еще Лондон?! С чего? С какой стати?
— Я туда лечу,…то есть мы вместе летим. — Похоже, это он ничего не соображает. Эдик собрался с мыслями. Он не с того начал. — Ты разве не хочешь в Лондон?
— Никуда я не хочу…а зачем? Вам экскурсовод там понадобится? — Глаза у Таньки круглые, как у царевны-лягушки.
Эдик еще раз собрался с мыслями. Опять не с того начал. Надо с главного.
— Мне ты нужна. Я тебя люблю. Выходи за меня замуж, Танюша.
— Ага… — Танька отпрыгнула почти в угол, лживые глазищи заметались. — Вот еще заявочки. С ума сошел?
— А чего такого я сказал? — удивился Эдик. — Я тебя люблю. Выходи замуж. — Он сделал шаг вперед, и Танька шатнулась в угол. Отступать некуда, прижалась там и выставила руку с чем схватила — с кисточкой.
— Не подходи! Ты сумасшедший. Я тебя ненавижу!
— Хватит, Тань. Я-то тебя люблю. Так ты идешь замуж или нет?
— Замуж?! С какой стати? Нет. Я тебя ненавижу. Ты моего деда обворовал.
— И хрен с ним, с дедом. Он помер давно. Я тебя люблю. — Эдик сделал еще шаг.
— Ага. Любишь. Ты что-то задумал, да? Меня не обманешь! — Голос у Таньки задрожал.
— В жены взять вздумал. И в Лондон.
— Чтобы пристукнуть там, да? За то, что я на тебя заявления писала? Фигу, никуда не поеду. Я тебя ненавижу. Тебе кто-то наврал, а ты поверил. Кто тебе наговорил про меня?
— Покойный прокурор, но я же тебя люблю. За что ты меня ненавидишь?
— Ты разворовал весь музей!
— И не только его. Но я воровал же для тебя. Любимая, — удивился Эдик. — Я много наворовал. Правда. Дом в Лондоне для нас купил, вот…я еще наворую. Похвали меня, Танюша. Я тебя люблю.
— Ты…ты…ты…псих. — Таньку явно пробило. Возможно, вспыхнули надежды и всякие сомнения, однако ненадолго. — Ненавижу. Ты хитрый. Ты убьешь меня, да? Как прокурора. Как Пузырева. Убийца. Все так говорят. Не подходи, а то закричу.
— Ну, убийца, — Эдик пожал плечами. — Бывает. Я же их не любил. И они первыми напали. Я защищался. А тебя-то я люблю. Я еще поубиваю невесть сколько, ты только скажи… Я люблю тебя, Таня. Почему ты не веришь?
— Потому что это я стучала прокурору! Так и знай… — Танька быстро-быстро заморгала ресницами. — Тебе правду сказали — это я.
— Да знаю. — Эдик махнул рукой. — Это мелочи. Я только еще сильней влюбился. Ты патриотка. Молодец. А я вор и мерзавец. Но я люблю тебя.
— Да? — Танька уцепилась за край стола. Ее явно шатало от борьбы чувств. — Это я писала МТС-33, понятно?! — Она выпалила это, сама не ожидая, и напугано прикрыла рот ладошкой.
— Я всегда это знал, — сказал Эдик. — Но никому не говорил. Я надеялся, что…нет, я просто уверен, что МТС-33 — это Милый Танькиному Сердцу — Эдик, Эдик. Я же люблю тебя.
— Нет, там вовсе не Эдик, Эдик, а две тройки. — Танька чуть смутилась. — И я тебя…это…ненавижу.
— Эдик, Эдик, — настаивал Эдик. Ты просто хитрая. Но я догадался. — Ты меня любишь, да? Я же чувствую. Я же тебя люблю.
— Там две тройки. И запятая.
— Ты очень хитрая. Меня не обманешь. Я очень обрадовался, когда расшифровал. Я же люблю тебя.
— Там две тройки. Молю Тебя о Сынишке — Три целых и три десятых килограмма — вот что такое МТС, а вовсе не Эдик, Эдик. Это я молилась там, понял?
— Ты страшно хитрая. Я бы так не сумел придумать, чтоб и меня зашифровать. Я тупой. Мы созданы друг для друга. Любимая. Можно тебя обнять?
— Нельзя.
— Ну почему нельзя? Я же тебя люблю.
— Потому. — Кисточка упала из ослабевших пальцев. Разум у Таньки явно забуксовал, держался за счет упрямства. — Ты все врешь. Что ж ты так долго скрывался?
— Я же занят всегда. А поцеловать тебя можно?