По небу тянулись грузные осенние облака, то и дело заслоняя лучи холодеющего солнца. Но не только облака закрывали свет, а еще и кроны хвойных деревьев, которые то смыкались, то размыкались над головой под порывами ветра.
«Боже мой, где я! Боже, помоги!» Савва поднялся и медленно побрел по бору, забирая немного вправо, поскольку был правшой. Он долго искал глазами подходящее дерево, чтобы залезть и посмотреть вокруг. Но все они, как назло, были похожи друг на друга и мало отличались по высоте.
В приступе глухого отчаяния Савва, обдирая кожу на запястьях, вскарабкался на березу, которая, как ему показалось, была повыше. Но увидел лишь необъятное море тайги. Будущий монах долго сидел на верхушке, крепко обхватив ствол ногами и руками; ветер раскачивал дерево так, что аж дух захватывало. Береза нещадно скрипела всем своим существом, прося нежеланного гостя побыстрее убраться с нее, словно говорила: «Сейчас рухну! Костей не соберешь!». Но Савва впал в какое-то тупое оцепенение, глядя в серую даль поверх беспокойных зеленых волн. Сколько он так просидел? Он вряд ли бы и сам ответил. Солнце начало клониться к закату. Протяжно ухнул филин. Откуда-то из самых недр леса вымахнул ворон, дал круг и, каркнув несколько раз, взгромоздился на макушку ели.
«Вот тебе и веревка с ручкой!» — почему-то всплыла из глубин памяти любимая присказка отца. Он медленно стал спускаться, все еще глядя в небо над лесом. Скоро ствол стал утолщаться и можно было смело опираться ногами на ветки. Когда до земли оставалось где-то два человеческих роста, он, наконец, отвел взгляд от набухшего будущими ливнями неба и посмотрел под ноги. И только и смог выдохнуть:
— Вот тебе и веревка с ручкой!
Между выпирающих из земли корней сидел матерый серый волчара. Шерсть на загривке вздыбилась, ледяные глаза сверкали тусклой медью.
— Вот тебе и веревка с ручкой! — еще раз повторил молодой человек, замирая на толстой ветке, словно над пропастью.
— Что ж мне с тобой делать-то, братец ты мой? Небось где-то рядом и жинка затаилась! Знаю я вашего лихоимца! Все б вам только алатырничать да честных людей обижать! А ну кшыть отсель!
Савва громко шикнул и замахнулся. Но матерого разве этим спугнешь?! Он еще покричал на зверя, но тот лишь сильнее вздыбил шерсть на загривке.
— Вот ведь окаянство какое! Ну, ладно, погоди у меня ужо! Ты эт, парень, зря такое затеял, скажу я тебе!
Савва устроился поудобнее на ветке и стал распоясываться. На севере ведь как говорят: «Могешь о хлебе, уходя, не вспомнить, но чтоб в перевязи на поясе не мене семи локтей завсегда было!». Уходили в лес, обязательно имея при себе нож и три оборота пеньковой веревки вокруг пояса. Все остальное уже по ходу. Если есть веревка и нож, то можно рогатину изготовить на рыбу или зверя, шалаш соорудить, капкан или силок изладить. Да много чего можно умелыми руками.
Сделав петлю, человек лег животом на ветку и, свесив конец веревки, стал дразнить волка. Резко оттолкнувшись от корней, так, что остались глубокие следы от когтей, тот взвился вверх. Клыки клацнули у самого запястья. Нужно сделать так, чтобы матерый поверил: вот-вот он возьмет в челюсти теплую мягкую плоть жертвы. Еще один подскок. Уже ближе. Еще. И клыки щелкнули, оставив легкие отметины на коже. Пора!
Матерый прыгнул. И оказался головой и передними лапами в кольце, которое быстро затянулось. Вместо утробного рыка раздался жалобный визг, стремительно переходящий в сдавленный хрип. Сухой треск позвоночника. И опасный, голодный зверь безвольно повис между еще такой близкой землей и уже таким близким звериным раем. Хотя кто его знает: бывает ли рай для волков? Если переносить на людские законы, то волкам, кроме ада, ничегошеньки не светит.
— Вот ты и допрыгался, дура серая! — Савва тяжело выдохнул, отпустил веревку и отер со лба капли холодного пота.
Туша волка глухо ударилась о корни березы и распласталась; из ощеренной пасти выпал набок язык, открытые глаза остекленело уставились в серое небо.
— А жинка твоя меня не тронет. Не тронет! — повторил Савва и начал спускаться.
Он быстро высвободил веревку, намотал ее на левую руку, а правой потянул нож.
— Сиди ж ты, дуреха, где сидишь! А я ужо пойду своей дорогой. А ты — к детишкам своим. Поди, ждут не дождутся!
Он говорил и внимательно искал взглядом в зарослях угольки разгоревшихся ненавистью и отчаянием глаз. И нашел.
Она стояла в непроглядном ельнике, напряженная, на согнутых лапах, брюхом почти касаясь земли, готовая к смертоносному прыжку. Савва, хоть и был молод, а точнее, совсем юн, но знал: от волков по лесу бежать, что Бога своим исподним смущать!
Он присел, подаваясь вперед всем телом, выставил левую руку, обмотанную веревкой, а правую, согнутую в локте, поднял над ухом.
Человек и зверь замерли друг напротив друга, и никто не решался атаковать. Неожиданно поднялся ветер, зашелестев лапами елей и разноцветной осенней листвой. Волчица повела головой, что-то почуяв.
— Давай, милая, разойдемся с миром!
Савва не ощущал собственного тела. Оно задеревенело настолько, что, казалось, вот-вот начнет скрипеть, подобно древесному стволу, от порывов ветра.
Наконец волчица отступила на полшага и снова застыла, проверяя: что будет делать человек. Потом еще полшага, не расслабляя ощеренной пасти.
— Иди, милая. Не нужна ты мне! Иди ужо потихоньку!
И зверь как будто услышал его. А может, почуял плач своих детей, так, как могут чуять только матери.
— Вот и ладно. Ступай с Богом!
Савва выдохнул и распрямился, видя, как зверь стал пятиться. Какое-то время он еще напряженно вглядывался в густой ельник. Прислушивался, не решаясь снять с руки веревку и убрать нож. Но когда в лесу с треском рванулся глухарь, понял, что опасность миновала. Зверя он больше не интересовал.
Резко развернувшись лицом на восток, он пошел прочь от этого места. Ветки лупили его по щекам, лохматили одежду, занозили руки. Но он не чувствовал боли, потому как вспомнил, что заблудился и куда идти, не знает! И уже близится вечер, а он без крова, огня и пищи.
Неожиданно открылась старая делянка. Когда-то отсюда брали лес. Но очень давно. И брали правильно, рубили низко, а потом пни закладывали мхом, чтобы земля не выглядела уродливой. Чтобы зарастала снаружи и перебарывала изнутри. Савва приободрился. Если делянка, значит — люди. Пусть их здесь давно нет. Пусть делянка старше его отца, но — люди. Они были тут когда-то, а значит, можно прикоснуться к тому, что их окружало. И от этого сразу легче. Не так все беспросветно. Савва посмотрел на солнце, которое уже касалось макушек деревьев, и решил заночевать здесь.
Еще одна ночевка без огня — совсем беда! Но есть старое правило всех лесорубов и охотников. Молодой человек начал быстро обходить делянку, высматривая то, без чего нельзя долго просуществовать.
Обычно котому оставляют возле приметной сосны. Так и есть. На корявом толстом суке висел небольшой мешок. Точнее, то, что от него осталось. Прошло слишком много времени с тех пор, как отсюда ушли люди. Ткань котомы почти истлела, и содержимое, годное в пищу, давным-давно досталось зверю и птице. Днище мешка зияло черной дырой, горловина, перехваченная тесьмой, того и гляди, рассыплется в прах. Еда, конечно, очень важна, но еще важнее другое. Савва опустился на колени и стал судорожно ощупывать мох, который причудливым ковром покрывал всю поляну. Ему всегда казалось, что именно так и выглядит вся земля, покоящаяся на трех китах, пред очами Бога, что сидит где-то на высоком облаке.