– Не надо, Локки. Я не могу…
– Почему не можешь?
– Ну, потому что… не хочу…
– Понятно.
Он убрал руки, запах и щекочущую бородку, и, ссутулив безкосую спину, подошёл к складкам тюля, в которых прятались друг за друга плоские розочки.
– Ну, ты чего? – тронула я его за плечо. – Мы могли бы дружить. Друзья, знаешь, на дороге не валяются…
– Не хочу, – ответил он, дыханием напугав розочки.
– Почему? Если ты скажешь, что так уже влюбился, это же неправда…
– Не хочу! – повысил он голос.
– Не надо так, пожалуйста. А я обрадовалась, что у меня теперь есть, с кем пойти на джаз. Ну не вызвал ты во мне желания изнасиловать тебя на подоконнике, ну и что? Нельзя общаться разве?
– Я не вижу в этом смысла!
– Вот я и говорю – в койку со мной идти есть желающие, а на джаз нету. А я думала изменить ситуацию. На джаз пошла бы с удовольствием, к койке у меня другие требования.
– Жаль, что не совпало. Мне бы хотелось это совместить.
– Всё? Это тупик?
– Для меня – да! – резко повернулся он ко мне.
– Ну и чем ты отличаешься от остальных в таком случае? Тех, которые действуют по избитой схеме кофе-стишок-койка? Ну у тебя чай. Из Шри-Ланки. И джаз. Убей мечту… Мне показалось, ты другой….
– Очень многим я отличаюсь! Я не мечтаю о койке!
– Правильно. Мечтать надо о мире во всем мире. Проводи меня, пожалуйста, до открытой двери.
Он молча вышел со мной в коридор.
– Goodbye, baby! – произнёс Локки, театрально помахав мне косточкой локтя в серой косе рукава.
– Oh, Yeeees! – гулко прозвучала я с лестницы заключительным аккордом.
– У меня к тебе предложение, – сказала моя бывшая начальница Марина, пока заваривался чай.
Начальница была бывшая, а чай настоящий – с мятой, малиной и смородиновым листом. Марина обожала «гонять чаи». Об этом знали все, и несли ей коробки и банки с чаем, которых за трудовую жизнь накопилось на целый шкаф.
«Плохой человек хороший чай подарить не может», – утверждала Марина, безошибочно определяя людей по качеству принесенного ими чая. Она пила только обжигающе горячий и шутила: «в аду у меня наконец-то всегда будет кипяток!»
Мы уже не работали вместе, но дружили, и я часто заезжала к ней «на чай».
– Какое предложение? – сунула я нос под крышечку заварочного чайника.
– Рано, рано! Пусть ещё настоится! Предложение деловое! Собственно, не у меня, а у моего хорошего знакомого. Он дозрел живописать «житие свое», попросил меня найти помощницу. Я рекомендовала тебя, как лучшую журналистку Москвы.
– Марин, – скривилась я, – чего уж там Москвы-то? Вселенной и окрестностей!
– Я знаю, что говорить! Я пятнадцать лет в театральном журнале оттрубила! Там с этим строго! Гением не назовешь – с тобой никто даже разговаривать не станет! – Марина хитро подмигнула. – Шучу-шучу ты знаешь, как я к тебе отношусь. В общем, этот мой знакомый из тех времен. Он ещё в девяносто лохматом году деньги давал «на искусство». Сам из технарей, но таких, знаешь, которым нравится чувствовать себя немножко богемой, хоть рядом потереться. Нет, он, правда, помогал всегда. Этого не отнять. За это печатал у нас в журнале свои опусы. Средненькие, прямо скажем. Откуда у него деньги, честно, не вдавалась никогда. Тогда за лишние вопросы можно было и схлопотать. В общем, я пообещала, что поговорю с тобой. А ты смотри сама. Если тебе это в принципе интересно, он готов.
– В принципе, конечно интересно. А сколько ему лет?
– Ой…. Сейчас…ну за семьдесят уж наверняка. Мы давно не виделись. Я даже голос не сразу узнала по телефону.
– Так он для этого звонил?
– Я поняла, что да. Сначала – как здоровье, как сама, чувствую, чего-то надо. Я так в лоб и спросила – чего тебе надобно, старче? Он засмеялся – сто лет прошло, говорит, а интуиция у тебя все та же. Ну и рассказал: стареет, мол, зрение портится, память уже не та, то спину прихватит, то давление, то шмавление, а ничего великого так и не сваял. Дозрел. А самому уже не справиться. Помощница нужна.
– Великого? Запросы, однако!
– Ну, запросы у каждого свои. Кому суп жидок, кому жемчуг мелок… Ты съезди, познакомься, поговори. За спрос денег не берут. И не дают, – засмеялась Марина. – Только я тебя предупредить должна. Не знаю уж, как сейчас, а тогда… Анатолий Михалыч его зовут, так, сколько его знаю, бабы его между собой всегда «Пихалычем» звали.
– ???
– Да, в том самом смысле. Всех перепробовал! Он без этого на работу не брал. А они ещё и в драку, кому с ним крутить, курицы безмозглые! Может, остепенился под старость-то. Хотя… Фамилию Ебанько не сменишь. Помощницу просил найти, чтобы не старше сорока. Зачем тебе молодая, спрашиваю, варить тебе её что ли? А он – не хочу старуху, я сам старый. Такой вот он, Анатолий Михалыч. В общем, ты девочка взросленькая, разберёшься чего куда.
– Марин, а Вы-то с ним… Тоже?
– Нет, – замотала она кудряшками цвета крепкого чая с пенкой седины. – Честное старушачье! Мы так в друзьях и перезимовали. Я ж все время замужем была. То за одним, то за другим. А потом, когда одна осталась, мама долго болела, не до шашней было. Он, кстати, помогал. Лекарствами, машиной, деньгами иногда. Он, по сути-то, хороший мужик. А «кобелядство» его, думаю, уже трёп один, все-таки годы. Ну, так что? Давать ему твой телефон?
– Давать. И спасибо Вам.
– Спасибо будет или другое слово, потом расскажешь, – неуверенно улыбнулась Марина. – Наливай чай…
На следующий день вальяжный старческий голос, представившись «Анатолием Михайловичем от Марины», обстоятельно объяснил, как добраться до его конторы, потому что «разговор предстоит нетелефонный».
Контора занимала первый этаж жилого дома, и входом не отличалась от обычного подъезда. Внутри ждал сюрприз: белые стены и двери с золотыми номерами и две охранницы предпенсионного возраста в цветастых платьях, которые обе бросились ко мне, рябя цветочками.
– Я к Анатолию Михайловичу, – объяснила я.
– А вы записаны? – хором спросили они.
– Нет. Но мы договаривались на семь.
– Сейчас я узнаю, – одна из охранниц скрылась за дверью без номера. Вторая рассматривала меня, как рассматривают старые куры новую, только что купленную несушку другой породы, не понимая, чем она лучше и к чему тратить на нее бюджет, отпущенный на весь курятник.
– Анатолий Михайлович просил подождать. Посидите, – вернулась первая.
Под прицелом четырех накрашенных глаз я села «нога на ногу», выпрямила спину и завела мысок сапога за щиколотку. Эти клуши с их животами и ляжками, если и рискнут сесть так же, снесут по цветному яйцу и будут уволены из охраны.