— Какая красавица! — заметил незнакомец в черном пальто и фетровой шляпе. — Мне кажется, я где-то ее уже видел.
Эти слова были адресованы старому тележнику Эзебу, зябко кутавшемуся в непромокаемый плащ.
— Ба, да ее все тут знают! — ответил он. — Это наш соловей, найденыш, которого сестры подобрали на пороге монастырской школы. Они научили девочку петь, и теперь она поет лучше ангелов небесных!
Незнакомец зажег сигарету. Прищурив глаза, он взглядом хищника на охоте рассматривал Эрмин. Его одежда, горделивая осанка, легкий запах дорогого одеколона выдавали в нем представителя зажиточных слоев общества.
— Так, значит, это она пела в Шамборе, на рождественской мессе! Помнится, мне говорили, что девушка живет в Валь-Жальбере. Правда, довольно странно видеть ее в таком наряде.
И добавил сквозь сжатые, очень белые зубы, но уже по-английски:
— Я предлагаю соловьям золоченую клетку, чтобы они пели еще лучше!
Эзеб из сказанного не понял ни слова, и все же предпочел отодвинуться подальше от этого элегантного господина. Вокруг гудели голоса. Люди, собравшиеся на поиски девочки, и просто любопытствующие двинулись вслед за лошадью. В итоге через несколько минут все они оказались у дома Лоры.
Эрмин взбежала на крыльцо. Она услышала громкий крик сына. Мукки плакал, потому что был голоден.
— Объяснись хотя бы с господином Лапуантом, — успела шепнуть Лора на ухо дочери. — И с Маруа!
— Не сейчас! — ответила ей молодая женщина. — Мама, пусть подождут. Я покормлю малыша и расскажу тебе, что произошло. Шарлотта остается у нас, я ее никому не отдам.
Лора покорно кивнула и вернулась к ожидавшим ее жителям Валь-Жальбера. В поселке она, вдова богатого промышленника, пользовалась всеобщим уважением. Элизабет, прижимая к груди дочку, прошла мимо нее и скрылась в доме. Обеспокоенная Мирей с вопящим младенцем на руках наконец вздохнула с облегчением:
— Шарлотта, ну и поволновались же мы из-за тебя!
— Ну, признавайся, где ты пряталась? — строгим голосом спросила Элизабет.
— Пожалуйста, не надо повышать голос. Оставьте ее в покое! — отрезала Эрмин, прикладывая Мукки к груди. — Радость моя, садись со мной рядышком. И ни о чем не беспокойся.
Не успела она закончить фразу, как на улице послышались собачий лай и звон бубенчиков.
— Тошан вернулся! Ты слышишь, Шарлотта?
Дверь распахнулась. Высокий, крепкого сложения двадцатипятилетний мужчина вошел в гостиную. На плече его танцевала черная коса, одет он был в куртку из волчьего меха. На его смуглом лице с правильными чертами читалась искренняя радость. Сказывалась смесь индейской и ирландской кровей — Тошан был потрясающе красив. Мягко ступая, он подошел к Эрмин и сидящей рядом с ней Шарлотте.
— Все встало на свои места, — глубоким теплым голосом сказал он.
В черных глазах отразилось удовлетворение. Эрмин кончиками пальцев погладила его по щеке. Она была уверена, что ее муж — самый красивый мужчина в мире.
— Все встанет на свои места до наступления вечера, — поправила она супруга.
Не выказав удивления, Тошан наклонился и поцеловал юную жену в полуобнаженную грудь. Мирей быстро отвернулась, Элизабет издала смущенное восклицание. Улыбка осталась только на обрамленном темными кудрями личике Шарлотты.
Тошан отошел и устроился в кресле у окна. Он успел заметить недовольную гримаску на лице тещи. Лора, как и Элизабет, сочла его поступок не совсем приличным. Мукки продолжал сосать материнскую грудь в полнейшей тишине. Однако у каждого, кто находился в эту минуту в гостиной, в голове бродили отнюдь не самые безмятежные мысли.
Тошан думал о том, сколько времени ему придется провести в Валь-Жальбере. Они с Эрмин еще не говорили об этом: с поспешным отъездом и трудностями путешествия им было не до этого.
«Спрошу у нее сегодня же вечером, — успокоил он себя. — Я знаю, ей хотелось бы оставаться здесь как можно дольше, но мне-то чем себя занимать? В пристройке полно дров, а в кухне — еды. Что ж, в худшем случае пойду поохочусь».
И он бросил мрачный взгляд за окно — белое пространство с редкими кленами, березами и елями. Он снял куртку и шерстяной жилет. В доме, по его меркам, было слишком жарко.
Лора, устроившись за инкрустированным столиком, делала вид, что листает журнал. Время от времени она с тревогой поглядывала на зятя, одежда, длинные волосы и манеры которого ее раздражали. В этой комнате с красивыми безделушками, мебелью из дорогого дерева с шелковой обивкой, светлого оттенка коврами он был явно не на своем месте.
«Этот юноша похож на зверя в клетке! — с сожалением подумала Лора. — На очень красивого зверя, этого я не стану отрицать. Но он никогда не привыкнет к комфортной монотонной жизни, которой мы здесь живем».
Несколько минут она любовалась милой картиной, которую являли собой Эрмин с младенцем, потом подавила вздох.
«Как бы мне хотелось, чтобы моя дорогая девочка и этот прекрасный малыш остались со мной! — сказала себе Лора. — Мне не суждено было стать матерью мальчика, но у меня есть право видеть, как растет мой внук Жослин. Да, для меня он Жослин, а не Мукки! Индейские имена меня смущают. О, вспоминаю, какое лицо было у моего зятя, когда вчера за ужином я назвала его Клеманом! Нет, сегодня же вечером я поговорю с Эрмин. Я хочу знать, что они планируют на будущее. Лишь бы только не уезжали!»
В голове Элизабет Маруа, сидевшей на краешке дивана, как если бы она чувствовала себя слишком неловко, чтобы устроиться поудобнее, тоже теснились вопросы. Мари, очаровательная шестимесячная малышка, спала у нее на руках.
«Как я рада, что моя крошка Мимин вернулась, — думала женщина. — Но как она изменилась! Хотя это и неудивительно, ей ведь пришлось жить в чаще леса с индейцами. Только бы она и вправду была обвенчана с этим Тошаном… Нет, с Клеманом. Лора очень просила меня называть его Клеманом. Даже не знаю, к чему приведет такой союз! Теперь, когда Эрмин стала мамой, она не сможет сделать карьеру певицы. Что до ее мужа… Как я поняла, он перебивался временной работой на лесопилках. Но ведь теперь, когда у него есть семья, он не сможет ездить по всему краю…»
Между бровей Элизабет залегла морщинка озабоченности. Внимание ее обратилось к Шарлотте. Девочка сидела, закрыв глаза и прижавшись к Эрмин.
«А Шарлотта? Какая муха ее укусила? В канун Рождества она подарила мне салфетку, на которой сама вышила: “Моей дорогой Бетти”. Я хорошо о ней забочусь. Но вот Жо… Он бывает таким упрямым!»
Эрмин, которая, как все полагали, была занята только своим малышом, тоже одолевали тревожные мысли. Признание Шарлотты глубоко ее взволновало. По ее мнению, большинство мужчин своим поведением время от времени заслуживали порицания, за исключением ее собственного супруга.
«Какой ужас! А ведь до кончины жены Жюль Лапуант был серьезным и порядочным человеком. Овдовев, он начал пить. Теперь я лучше понимаю нашего кюре, добрейшего отца Бордеро [5] . Он часто увещевал работников фабрики не пить спиртного, говорил, что алкоголь — это открытая дверь для всех пороков. И не ошибался. Подумать только, что Шарлотта могла потеряться или даже умереть от холода! Почему, ну почему она не пришла просить помощи у мамы?»