Казалось: не на что жаловаться – все сверстницы и подруги уже поумирали или в грязных постелях лежат, онемев, не зная, дадут им сегодня чего поесть? – а она, хоть и с палочкой, но своими ногами ходит до рынка и ездит на маршрутке в магазин низких цен.
И ночами, пытаясь уснуть без таблетки, она не жаловалась, а только жалела: напрасно, зря, зачем же столько боялась будущего? Нужно было беззаботно и радостно жить. А она всё боялась, и боялась – не того! Боялась времени, когда вырастут и разъедутся дети. С мужем они так привыкли к взгляду друг на друга сквозь вечернюю усталость над головами спящих детей, что ее страшило остаться вдвоем: а вдруг там, без детей, между ними уже ничего не осталось, пустота, и жить будет нечем?
Зря боялась – никакой пустоты: когда уехали дети, муж заболел (полный ответ всем: «онкология»), она узнала, что ад существует, для некоторых людей (и для нее) ад начинается уже на земле, и как счастливых влюбленных людей постоянно окружает невидимое пушистое сияние, так и люди, попавшие в ад, каждое утро просыпаются в объятиях невидимого раскаленного гроба и так привыкают к мукам, что продолжают различать вкус продуктов и даже находят поводы раздвинуть щеки улыбкой, и таких людей много: ад располагается в семьях, отдельных зданиях, поселениями в долинах, куда обычные люди забредают только по ошибке, целый народ, пораньше других ушедший из жизни, где имеет значение цветение яблонь, – матери безумцев и маленьких инвалидов, уроды, калеки, ухаживающие за лежачими, приговоренные, сознающие свое разрушение и уход, не нашедшие денег глушить ежедневную боль, похоронившие ребенка, забытые детьми, потерявшие смысл.
Мужу сделали операцию и отпустили домой, он начал слабеть так, что упал на улице, сдавали анализы: низкий гемоглобин, почему-то у вас низкий гемоглобин. Хирург не хотел встречаться, мужа ее не помнил, но в коридоре взял все-таки в руки листок с анализами:
– Если слабость, разбираться надо с причинами. Да нет, с операцией это не может быть связано. Берите направление, везите его в Тулу, в гематологический центр.
– А кто мне даст направление? Как же я довезу его в Тулу?
Хирург пожал плечами, его отвлек звонок; хирурга все хвалили, но он был устроен как автомат: включался и различал людей, когда в прорезь подавали деньги – у нее столько не было.
Она поднимала гемоглобин гранатовым соком и медом, муж не вставал и не ел, высох, она уговаривала:
– Поешь, а то будем хоронить, все осудят: так она его не кормила!
– А ты меня поддуешь!
И засмеялись; хоронили по-старому, из дома, и попрощаться довольно много собралось людей, и бывший начальник дистанции пути (это отметили многие) по такому морозу всё время простоял без шапки.
Муж отпустил ее из ада пожить. Сын давно утонул на подводной лодке «Курск» и вернулся домой памятной плитой со стороны улицы – она сама мыла мрамор, гранит или что там со стремянки, а летом выставляла цветы в горшках на предусмотренную полку. Дочь пылесосила с восьми до семи в московской гостинице, снимая «однушку» с двумя такими же, но очень удачно – не видятся, все в разные смены. На непривычной свободе зажила она телепрограммой – жизнью «звезд», всех знала и многих жалела – так старались «звезды» ее порадовать, а у самих в личной жизни как-то всё не ладилось, одна нервотрепка, суетятся, суетятся, то с тем, то с другим, а личного счастья так всё и нет – радовалась за себя: а вот у нее спокойствие, всё определилось, бояться нечего – и опять ошиблась!
Дура, столько ночей боялась того, чего не будет, и такая ж дура, что теперь белым днем ходила без страха, хотя и замечала: жизнь другая. Город заселили черные, это произошло постепенно и началось давно, но, проживая в аду, она покидала квартиру на небольшое определенное время, слепая от постоянного гнета, а теперь, когда вернули время целиком, она и заметила, что с юга пришел и обжился в подвалах ее города смуглый народ, разделенный на племена: племя укладчиков асфальта, племя немых уборщиц, племя дворников, племя заправщиков на бензоколонках, племя узкоглазых девочек в аптеках и сбербанке, племя продавщиц в платках, племя строителей и самое опасное – шепчущееся и перемещающееся стайками племя непонятно чем занимающихся и непонятно на что живущих парней в спортивных куртках; черные пришли навсегда, вместо нынешних; нынешние учились различать: если толстая шея – это киргиз, а у таджиков большие глаза, – и чувствовали себя гостями.
Черные ее не замечали – ползает старуха… Чудно́ ходить по рынку: галдят – ни слова не понимаешь, всюду одна, двух слов не с кем. Она и не замечала, как что-то огромное, состоящее из немигающих глаз, сплошное окружает ее, втягивает в середину и – сомкнулось!
Весело ее окликнули:
– Как ваше здоровье, бабушка?! – два румяных парня в белых рубашках с круглыми значками, они держали клеенчатые сумки в руках. – Как же вам повезло, что мы именно вас встретили! Открывается новый магазин, и – всем подарки! Вам утюг! – говорили наперебой, как артисты, и так радовались за нее – сынки мои, – что и она обрадовалась, дала им две тысячи, так полагалось, оказывается, если тебе дорогое дарят, и потащила яркую коробку домой, посмеиваясь: на старости повезло… Деду бы рассказать!
Утюг оказался таким ладным – небольшой и легкий, игрушечка! И без провода. Провод где-то отдельно…
Вот почему легкий, она заметила – пластмассовое дно.
Такие, наверное, теперь делают…
– Такие делают теперь, – повторила она вслух, уже догадавшись: обманули ее ребята.
Да понятно. Как же поддалась – она ведь помнит «после войны», тогда часто обманывали. Просто отвыкла. И расслабилась от старости.
Соседи ахали: как же вы поймались, это известное, это давно, есть еще много таких же, известных, не плачьте, и молодые ловятся, к известным всё время добавляются мудреные, неожиданные неизвестные – не спастись, каждому суждено: в седьмом доме, ветеран санэпидстанции, ходит вот так, бочком, – так к нему, двое представительных, мы из службы социальной защиты, удостоверения, в Российской Федерации начат обмен денег, для удобства и безопасности пенсионерам меняем на дому, все имеющиеся средства – он им вынес все имеющиеся средства, забрали, поднялись и ушли; да, всё поняла и буду осторожней, но три дня она еще носила обратно запакованный утюг по той улице, и потом – всегда ходила той улицей, высматривая румяных ребят, мечтая: вы же ошиблись; и они: да мы и сами уже поняли, замучились вас искать. Они же были в белых рубашках!
Многое значили белые рубашки для русской старухи 1934 года рождения; значили – всё! Отец ее умирал спокойным: смог прокормить, и дети в школу первого сентября шли в белых рубашках!
Всё поняла: кроме племен черных, город затопили охотники за деньгами стариков, охотники за жизнями стариков, так много, что теперь казалось – почти все вокруг; им всё помогало: погода, почтальоны, запорные устройства на подъездах, новости в телевизоре, телесная немощь, бесплатные газеты, слабый ум стариков, их прошлое, расположение клавиш доступа на душах, – казалось: это не только люди, это что-то большее, это вся жизнь так устроилась, вся жизнь теперь только для того, чтобы старики отдали последнее дважды: сперва своими руками – деньги, а уж потом – передохли.