Вера молча кивнула.
— И последняя кандидатура в подозреваемые. Павел Оскарович Дидерихс, актер трагического плана. Красавец, спортсмэн. Из ревельских [16] немцев. Член Немецкого клуба, непременный участник всех праздников, устраиваемых немецким землячеством. Ни в чем конкретном пока не замечен.
На слове «пока» ротмистр сделал ударение. Помолчал несколько секунд и огорошил:
— Не стоит, Вера Васильевна, придавать большого значения тому, что я вам сейчас рассказал. Все это домыслы и умозаключения, не имеющие под собой твердой основы. Твердо известно лишь одно — в киноателье Ханжонкова есть германский шпион, скрывающийся под агентурным псевдонимом Ботаник. Полагайтесь больше на свои собственные наблюдения, а не на мои слова. И помните, что к каждому человеку нужен свой ключик. Подберете ключик правильно — и человек перед вами откроется весь, до самого дна.
«Тут к себе самой такого ключика не подберешь, — мысленно вздохнула Вера. — Куда уж к другим-то…»
Но показывать своих сомнений не стала. Смотрела на Немысского уверенно, говорила бодро, ехала домой с высоко поднятой головой.
«В Москве, в Тюфелевой роще близ линии окружной железной дороги обнаружен труп супруги известного инженера-химика А., исчезнувшей пять дней назад при загадочных обстоятельствах. Полиция ведет расследование».
Ежедневная газета «Русское слово», 10 января 1913 года
Вера представляла Ханжонкова серьезным, начальственно-важным, постно-скучным (все начальники такие), а он оказался совершенно другим.
Во-первых, Ханжонков оказался франтом. Сюртук из дорогого черного крепа с басонными [17] пуговицами, воротник «альберт» [18] , пестрый, красный с черным, галстук, заколка с крупным бриллиантом, красный шелковый жилет с тисненым узором, брюки в полоску, ботинки на пуговицах. Вера сравнила Ханжонкова с Владимиром, не признававшим ни штучных жилетов [19] , ни обуви на пуговицах, и подумала, что если бы человечество придерживалось консерватизма в одежде, то люди и поныне ходили бы, завернувшись в шкуры. Хотя, конечно, адвокату по роду занятий положено быть консервативным как в одежде, так и в привычках, поскольку консерватизм воспринимается обществом как главный признак солидности и надежности. Появись Владимир в суде таким франтом, так все будут фраппированы [20] . Но ведь можно же в суд ходить в одной одежде, а, скажем, в театры — в другой. Адвокаты же не военные, их никто не обязывает всегда носить форму. Или консерватором нельзя быть понарошку, только для вида? А может, все соблюдаемые условности со временем становятся частью характера? Эту мысль захотелось додумать как-нибудь на досуге, и Вера убрала ее в «копилку», в которой хранилось много подобных «недодуманных» мыслей.
Во-вторых, Ханжонков оказался лихим сердцеедом. Одни молодцевато закрученные кверху усы чего стоили, а ведь к ним еще прилагались жгучий взгляд, полные чувственные губы, раскатисто-бархатный голос. Голос у Ханжонкова был таким, что произносимые им слова казались объемными. Увидев Веру на пороге своего кабинета, Ханжонков проворно выскочил из-за заваленного горами бумаг стола, поцеловал руку, наговорил комплиментов, предложил ликер и конфеты, посетовал на то, что редко удостаивается посещения «столь очаровательных особ» и только потом спросил, чем может служить. Не «чего вам надо, сударыня?», а «чем могу служить?». Тоже показательно.
Вера тщательно продумала свой наряд и в итоге остановилась на строгом шерстяном платье бутылочного цвета с кружевным воротником. «Оживила» его милой брошкой — бриллиантовая капелька на золотом листочке, — подобрала подходящую шляпу из зеленого бархата на меховой подкладке. Левый бок шляпы был кокетливо приподнят и украшен изящным бутоном из зеленого же атласа. Серьги с изумрудами и пара колец, одно с бриллиантом, другое с изумрудом, довершили образ, который оказался настолько хорош, что Вера простояла перед зеркалом, любуясь собой, дольше обычного. Ничего броского, вычурного, но как элегантно, как мило, и все к лицу! Немножко выбивалась из лада сумочка, потому что вместо зеленой замшевой Вера отдала предпочтение черной, из лаковой кожи. У этой сумочки было одно уникальное достоинство — зеркальце, встроенное в переднюю стенку и прикрытое откидным клапаном. Притворившись, что роешься в сумке, можно было незаметно подглядеть, что творится сзади. Вера отчего-то была уверена, что эта сумка ей непременно понадобится.
В-третьих, Ханжонков оказался не сторонником кинематографа, а каким-то неистовым его фанатиком. Узнав о цели Вериного визита, о мнимой, разумеется, цели, он одним широким движением руки освободил свой стол от всего, что на нем лежало (из трех бумажных гор на полу получилась одна, но очень высокая), разложил большой лист ватмана с проектом своего города-студии и не менее получаса объяснял, где что находится, как что можно использовать и какая это замечательная штука — кинематографический город в Крыму, близ Ялты.
— А вот здесь, где зеленый прямоугольник, я построю целлулоидные джунгли! — горячился он, тыкая пальцем в план. — Настоящие джунгли — пальмы, лианы, баобабы и прочая тропическая растительность! Не отличить от настоящих! Проект вчерне уже готов, дело только за усовершенствованием целлулоида! Дело в том, что он горюч, вспыхивает не хуже пороха! Нитроцеллюлоза же, та самая, из которой пироксилин делают…
При упоминании о пироксилине Вера вздрогнула, вспомнив, как при помощи этого страшного вещества в ноябре прошлого года был взорван магазин Гальперина на Пятницкой, находившийся через дом от того дома, где жили они с Владимиром. Взрыв раздался в четверг около полудня, рвануло так, что в доме напротив вылетели все стекла. Вера, бывшая в этот момент дома, страшно испугалась. Почему-то решила — откуда только пришло на ум? — что где-то рядом упала комета. Забилась под стол в гостиной (еще одна дурная мысль — зачем?) и просидела там не меньше четверти часа. Оказалось, что некий социалист, имевший при себе чемоданчик с пироксилином, забежал к Гальперину, пытаясь скрыться от преследовавших его агентов Охранного отделения, и там взорвался. Не то случайно выронил свою ношу, не то покончил с собой преднамеренно, поняв, что арест неизбежен. Вера склонялась к тому, что взрыв был случаен. Это кем надо быть, чтобы захотеть утащить за собой на тот свет двадцать человек (именно столько было жертв)? Но Владимир сказал, что человеческую жизнь социалисты ни во что не ценят, такая уж это бессердечная публика, и что вполне можно предположить намеренное самоубийство. Примечательно, что зеленая керамическая плитка, которой был облицован пострадавший дом, пережила взрыв без какого-либо ущерба. Ни одна плиточка не треснула, не говоря уже о том, чтобы отвалиться.