От очередной порции ликера Амалия Густавовна пришла в совершеннейшее благодушие, поэтому Вера решила пойти ва-банк.
— Рымалов — загадочный, — будто бы про себя сказала она, глядя в сторону. — Интригует. И чувствуется в нем нечто опасное…
— Для вас он вряд ли опасен! — хмыкнула собеседница. — Если, конечно, вы не питаете страсти к картам! Что вы на меня так смотрите? Да, Рымалов — игрок, и очень удачливый. Он состоит в нескольких клубах, играет по-крупному, но здесь, в нашем муравейнике, старается этого не афишировать. Однако все об этом знают, и если у кого-то случается срочная нужда в деньгах, идут к Рымалову. Небольшие суммы, рублей до пятидесяти, он одалживает легко и, в силу своей деликатности, не любит напоминать о долге.
«Он!» — убежденно подумала Вера. Одалживать деньги налево и направо, обязывая тем самым людей, есть одна из главных шпионских черт. Уж что-что, а это она понимала.
— Но благоволит он не всем, — продолжала гримерша. — Покойный Корниеловский говорил, что Рымалов скряга. Нет, не «скряга», а «скупой рыцарь»! Да, так — скупой рыцарь. Не помню точно, в связи с чем зашел у нас тогда разговор о Рымалове, но эти слова врезались мне в память.
«Не далее как в пятницу Валентин хвастал, что скоро получит много денег благодаря своей наблюдательности. Уж не шантажировал ли он кого?..» — вспомнила Вера.
— Или вы поигрываете? — хитро прищурилась Амалия Густавовна. — Нынче многие дамы играют, взять хотя бы Джанковскую. Но ее, к слову будет сказано, пристрастил к картам Рымалов. У них одно время был роман, довольно бурный. Некоторые даже думали, что Рымалов оставит жену ради Леночки, но что-то у них не сложилось. Теперь у Леночки другой фаворит, Павел Оскарович Дидерихс, наша белокурая бестия. Вы еще не познакомились с ним? О, будьте осторожны, милая, заклинаю вас! Павел Оскарович — это тот тихий омут, в котором во множестве водятся черти! Погубитель сердец и сокрушитель репутаций, хотя на первый взгляд флегматичен, как снулая рыба. Но это только на первый взгляд.
Амалия Густавовна налила в опустевшую рюмку ликера, выпила его залпом и углубилась в совершенно неинтересные для жены адвоката адюльтерные темы. Дождавшись паузы, Вера сослалась на то, что ей пора домой, и ушла, однако направилась не к гардеробу, а в научный отдел к Бачманову. Для пользы дела следовало познакомиться с Гончаровым, а обращаться к Сиверскому не хотелось — незачем надоедать. Кроме того, надо было создать какой-нибудь повод для оправдания сегодняшней задержки. Чем позже открыть окно в ретирадном, тем меньше шансов, что кому-то вздумается его закрыть. Вдруг Гончаров будет снимать что-нибудь после обеда? Вот будет славно! Одним выстрелом — двух зайцев.
— Мне рассказали про Гончарова! — щебетала Вера в кабинете Бачманова. — Не спрашивайте, кто именно рассказал, это не важно. Важно то, что у этого человека очень интересная судьба! Меня всегда привлекали люди, в одночасье изменившие свою жизнь!..
— Но у нас в ателье, как и во всем кинематографе, сплошь и рядом встречаются такие люди, — мягко возразил Бачманов. — Кого ни возьми, все пришли в кино откуда-то со стороны. Дело-то новое, кинематографистов ни одно училище, ни один университет не готовит.
— Да, это так, — согласилась Вера. — Но если взять вас, то вы, Иван Васильевич, не слишком-то изменили свою жизнь. Как занимались наукою, так ею и занимаетесь. Можно сказать, что из одного ведомства в другое перешли.
— Александр Алексеевич или Рымалов — отставные офицеры. Отставка предполагает перемены. Не приди они в кинематограф, так ушли бы в банки, в торговлю или еще куда-нибудь. Это в каком-то смысле закономерно, — возразил Бачманов.
— Вы правы, но чтобы так — из железнодорожников в режиссеры! — настаивала Холодная. — Это так удивительно! Познакомьте меня с Гончаровым, Иван Васильевич, прошу вас! Даже не прошу, а умоляю!
— Отчего бы не познакомить? — сдался собеседник. — Василий Максимович будет польщен, однозначно будет. Он, видите ли, не избалован вниманием. Картины его производства не приносят хороших прибылей, сценарии он пишет неинтересные, без вывертов. Александр Алексеевич склоняется к тому, чтобы назначить Василия Максимовича своей «левой рукой». В деньгах Гончаров, возможно, выиграет, но вы представляете, какой это удар по самолюбию? Художника — и в администраторы?! Но, прошу вас, не говорите об этом Василию Максимовичу. Он такой ранимый, а Александр Алексеевич еще не определился, только подумывает.
— Но я при всем желании не смогу рассказать, — напомнила Вера. — Я же еще не знакома с Василием Максимовичем.
— Сейчас познакомитесь, — пообещал Бачманов, вставая. — Час назад я видел его в большом павильоне, а он, если уж снимает, то от альфы до омеги, иначе говоря — с утра до вечера. Сомневаюсь, что знакомство будет приятным, но если вам хочется…
Знакомство с Гончаровым и впрямь нельзя было отнести к числу приятных. Да и самого Василия Максимовича можно было назвать приятным человеком лишь с весьма большой натяжкой. Приятные люди, знакомясь с почитательницами своего таланта (а именно так отрекомендовал Веру Бачманов), просто обязаны улыбнуться и сказать что-то приятное. Недоуменно пожать плечами и молча указать на свободный стул — это совершеннейший моветон! Но Вера смолчала. Села и стала наблюдать за съемками, не забывая поглядывать и на самого Гончарова. Если Чардынин давал актерам указания и вообще реагировал на происходящее на съемках живо, эмоционально, то Гончаров наблюдал за игрой актеров молча. А снимали не какую-то скучную, знакомую всем старину вроде пушкинской «Русалки», снимали «Сумерки женской души», трагедию, в основу которой легла любимая и много раз читанная Верой «Леди Макбет Мценского уезда». [70] «Начинаем!» — говорил Гончаров, давая команду к съемкам новой сцены. «Стоп!» — говорил он в конце — только и всего. И на Веру, время от времени ахавшую от восторга (не слишком-то и притворного, потому что играли актеры замечательно), не обращал совершенно никакого внимания. Холодная подумала, что Ботаник вполне может быть таким — сдержанным, немногословным. Кажется, это называется «нордический характер».
Краем уха Вера слушала, точнее пыталась слушать, то, что говорилось вокруг. Где-то по соседству, на съемках другой картины или же в каком-то укромном уголке, Аркадин-Чарский (голоса она узнавала хорошо) громким «театральным» шепотом рассказывал кому-то о том, как его допрашивал судебный следователь.
— Странный человек, не старый еще, но уже с зачатками маразма, спрашивает одно и то же по три раза…
Судя по звонкому хихиканью, иногда вклинивавшемуся в монолог, собеседницей Аркадина-Чарского была женщина.
Следователя сегодня в ателье поминали часто — с кем-то он уже успел побеседовать, кого-то только вызвал. Пару раз Вера услышала уже знакомую фамилию Вартикова, кто-то назвал покойного Корниеловского «саврасом»… [71] В общем, ничего интересного.