Она проигнорировала мой вопрос. Как и все, что я наболтала за последние пятнадцать минут. Вместо этого, она вперила в меня взгляд, пристальный, как у медвежонка Пэддингтона, и произнесла:
— Что вы сейчас чувствуете?
Вот так вопрос. Я постаралась воздержаться от кислой ухмылки и на автомате выпалила:
— Отлично. Все хорошо. Спасибо.
Тишина.
— Каковы ваши эмоции относительно наших с вами встреч? — продолжила она через пару секунд.
Я принялась озираться по сторонам. Ужасно хотелось сунуть в рот большой палец (не для того чтобы пососать, я не настолько безнадежна, а просто чтобы погрызть ноготь). Сама не знаю, почему от ее вопроса мне сделалось настолько неуютно.
— Все нормально. — Я пожала плечами, надеясь, что у меня на лице не отразилась тревога.
— Вы уверены? Может быть, вы чувствуете враждебность? Гнев? Разочарование?
Я покачала головой:
— Да нет…
Меня с детства учили быть вежливой. Я не собиралась говорить, что считаю ее совершенно шизанутой, а ее манеры — вызывающими.
— Честное слово, я хорошо себя чувствую. Психотерапия — это просто фантастика. У меня есть возможность выговориться, снять груз с души. Это мне очень помогает.
— Хм-м-м… — Она подперла подбородок большим пальцем левой руки.
Ясно, что она мне не верит. Но мои слова вовсе не были стопроцентной ложью. Да, я считала, что собеседник из нее ужасный, — и все же в последнее время мне было гораздо лучше. И пусть она только и делала, что разглядывала меня как экспонат из паноптикума, но мне нравилось, что в течение почти трех часов каждую неделю я могу болтать без умолку о себе и обо всем, что меня тревожит. Меня слушали не прерывая, не задавая вопросов. Первые три недели я уходила с каждого сеанса озадаченная, но при этом меня накрывала волна облегчения и восторга. Какой кайф — вываливать на другого человека свои проблемы, зная, что он внимательно тебя слушает и полностью на тебе сосредоточен. Это было что-то вроде исповеди для атеистов — только без епитимьи.
Я чувствовала себя так хорошо, что даже начала подозревать, будто излечилась. Я всегда на лету схватывала новое, нахваливала я себя. Наверное, это другим людям нужны месяцы, а то и годы психотерапии. А мне, чтобы вернуться в форму, хватило нескольких недель.
Я уже подумывала распрощаться с доктором Дж., а на оставшиеся деньги посетить какой-нибудь роскошный курорт. Но тут Камаль отправил меня на таиландский остров Самуи, где я совершила такую чудовищную глупость, что мигом поняла: мои проблемы никуда не делись, мы еще даже не начали с ними работать.
Два дня и четыре авиаперелета — и вот я в Таиланде. Я приземлилась в аэропорту острова Самуи около десяти вечера по местному времени. На мне были джинсы, моя любимая черная шерстяная рубашка-поло, кардиган ручной вязки, шаль, рукавицы и сапоги на меху. Когда я улетала, в Глазго валил снег, но по прибытии я обнаружила, что в Таиланде лето практически круглый год — и почти двадцать четыре часа в сутки. Когда мне наконец удалось получить свой чемодан на колесиках (в толпе пассажиров с рюкзаками я выглядела белой вороной), я напоминала себе рикшу после тяжелого трудового дня. Во всяком случае, на икону стиля я точно не походила — взмокшая, со слипшимися волосами… Но страдания от жары были не единственной проблемой. Меня слегка тревожило еще одно незначительное обстоятельство: мне было негде остановиться.
Два с половиной дня назад мой главред Камаль спросил, не хочу ли я слетать в Таиланд — сделать материал, который развенчает миф о тропическом рае. Недавно на Самуи убили молодого туриста-европейца, а несколько женщин обратились в полицию с заявлениями об изнасиловании. Я воскликнула «Да!» еще до того, как он закончил говорить. От меня вообще редко можно было услышать «нет» — особенно в беседах с руководством. К тому же я считала заграничные командировки подарком судьбы, который надо хватать обеими руками, пока его не увел из-под носа кто-нибудь другой.
Но, многословно благодаря Камаля за эту сказочную возможность, в глубине души я понимала, что истинная причина моей радости в другом. Она в том, что я смогу перенестись на восемь тысяч километров от того места, где потерпела сокрушительное поражение на любовном фронте. Стыдно это признавать, но в жизни Кристиана я по-прежнему играла (пусть не физически, но эмоционально) роль пресловутой «другой женщины» — ну, или одной из них. Накануне своего отлета я позвонила ему в полном смятении. До меня дошли слухи, что он продолжает якшаться с Шарлоттой, — хотя клялся в обратном.
— Вечно одна и та же история, — принялась хлюпать я в трубку, не дав ему даже поздороваться. — Ну почему ты такой слабак? Почему все мужики такие слабые? Почему ты просто не можешь сказать ей «нет»?
Звучало жалко. Я попыталась укрепить свои позиции, ввернув цитату из классического «стервологического» фильма Джорджа Кьюкора «Женские интриги»: дескать, у мужчины есть только один способ убежать от своего «я» — увидеть себя другим в зеркале женских глаз. Фраза была длинная, и в итоге я зарапортовалась. Кристиан рассмеялся:
— Что ты несешь? Я тебе сто раз говорил: между нами ничего нет. Мы просто друзья. Мы вместе проводим время. Пьем кофе. Обедаем. Обсуждаем текущие дела.
— Этого-то я и боюсь. Что у вас с ней «дела».
— Очень остроумно. Лорна, ну правда, ты все придумала. Конечно, я мог бы ее заполучить, — да она преподносит мне себя на блюдечке! Но именно поэтому она меня не интересует. Уж кому, как не тебе, знать — я люблю сложные задачи. Мне нравится, когда женщина прилагает все силы, оказывая сопротивление, но в конце концов выбрасывает белый флаг. Так что, пожалуйста, уймись уже.
Всхлипывая, я попросила у него прощения за то, что не даю ему спокойно жить. Кто же может противостоять дару убеждения профессионального адвоката? Уж точно не влюбленная женщина.
Я постаралась забыть о неприятном разговоре. Сложила в чемодан ноутбук, мобильник, блокнот, кое-что из одежды — по мелочи. Ну вот и еще один штамп в паспорте… Впрочем, когда я, захлебываясь от восторга, поведала моей сестре Луизе о предстоящей командировке, она подняла меня на смех. Послушать ее, так я готова бежать хоть на край света — лишь бы не заглядывать в глубь собственной души. Я не сержусь на нее, бедняжку. Ясно же, что это элементарная зависть. Ведь когда Луиза не на работе, ей приходится целыми днями торчать дома с полуторагодовалым Льюисом. В нашей семье его называют Льюис-король, и мы все от него без ума. Он, конечно, прелесть, но собеседник из него никудышный. Кстати, у Льюиса есть для меня прозвище, которое ужасно всех веселит, — Ой-ой. Правда, трогательно? Все бы хорошо, вот только остальных он называет как положено: «мама», «папа», «баба», «деда» и даже «Кэти». К тому же «ой-ой» на всех языках мира означает одно: «у нас проблемы». Я часами билась, стараясь научить Льюиса произносить звук «л», — возможно, тогда он смог бы выговаривать чуть менее экзотические сокращения. «Ло-ло», «Лола» или даже «Ла-ла» — я согласна и на такую дикость. Но все без толку. Звук «л» для него — высшая математика. Увидев меня, он озадаченно хмурит лобик, потом расплывается в широкой улыбке и, тыча в меня пухлым пальчиком, звонко восклицает: «Ой-ой!»