Мы почти не разговариваем друг с другом. Набор фраз почти неизменен: обед готов; пойду приму душ; куда ты? пойду спать. Никаких случайных диалогов, большую часть времени мы молчим. В тишине отчетливо слышны все звуки: бурление в животе, кашель, завывание ветра по ночам, шелест веток, потревоженных оленями. И вдруг слышится невозможное и непривычное: шуршание листвы под шинами автомобиля, шаги на крыльце, голоса.
Она мечтает, чтобы ей это не чудилось. Она не может больше ждать. Страх убьет ее.
Впервые я положила глаз на Джеймса в возрасте восемнадцати лет, я была в Штатах с подругами. Молодая наивная девушка, очарованная монстром под названием Чикаго, я пьянела от чувства свободы, появившегося как только мы сели в самолет. Мы жили в маленьком городке в провинции с населением в несколько тысяч человек, с традиционным укладом и обществом весьма приземленных и ограниченных людей.
И внезапно мы попали в совершенно другой мир, оказались в самом сердце рокочущего мегаполиса. Чувства едва не сбили меня с ног. Я влюбилась.
Сначала мое сердце покорил Чикаго, всеми благами, которые мог предложить большой город. Огромные здания, миллионы людей, уверенность, с которой они делали каждый шаг по шумным улицам. Был 1969 год. Мир, как известно, менялся, но, откровенно говоря, я ни на что не обращала внимания. Это меня не волновало. Меня занимало лишь чувство собственного существования, как это нередко бывает в восемнадцать. Мне было важно, как смотрят на меня мужчины, как я ощущаю себя в новой мини-юбке – гораздо короче, чем одобрила бы мама. Я была до смешного неопытна – еще не женщина, но уже не ребенок.
Что ожидало меня в родной сельской Англии? Вышла бы замуж за мальчика, которого знала с детства, который когда-то дергал меня за волосы, обзывал и дразнил. Ни для кого не было тайной, что Оливер Хилл хочет на мне жениться. Он говорил об этом лет с двенадцати. Его отец был приходским священником, мать домохозяйкой – такой, какой я поклялась себе никогда не становиться, подчинявшейся любому приказу мужа, словно это был наказ свыше.
Джеймс был старше меня, и это казалось волнующим; он был красавцем и космополитом. Умел рассказывать страстно и увлекательно; окружающие жадно ловили каждое слетевшее с его губ слово, говорил ли он о политике или о погоде. Впервые я увидела его в «Лупе», он сидел за большим круглым столом в окружении приятелей. Сказанное им разносилось по всему ресторану, и мне не оставалось ничего иного, как слушать. Он обращал на себя внимание выдержанностью, и уверенностью, и, конечно, хорошо поставленным голосом. Товарищи – как, впрочем, и все окружающие – ждали от него хорошей шутки и тогда хохотали до слез. Несколько острот вызвали даже аплодисменты. Кажется, все, включая гостей ресторана и официантов, знали, как его зовут. Бармен крикнул ему из-за стойки:
– Еще по кружечке, Джеймс? – и через минуту стол был заставлен полными кружками с пивом.
Я не могла отвести от него глаз.
Мы были с подругами. Девочки тоже смотрели на него с восхищением. Женщины, сидящие с ним за одним столом, старались прикоснуться к нему под любым предлогом. Одна из них, с темными волосами почти до талии, склонилась что-то сказать ему по секрету, кажется, только лишь для того, чтобы на несколько мгновений быть совсем близко. Он был самым уверенным в себе из всех знакомых мне мужчин.
В то время он учился на юриста, о чем я узнала на следующее утро, когда проснулась в одной с ним постели. Мы с подругами были еще слишком юными, чтобы заказывать спиртное, вероятно, поэтому страстный блеск в моих глазах был замечен компанией за соседним столиком, куда мы вскоре и пересели. Я была рядом с ним, он обнимал меня за плечи, а я не замечала больше хищных взглядов женщины с длинными темными волосами, а лишь млела, когда Джеймс восхищался моим британским акцентом, словно это было нечто гениальное.
Тогда Джеймс был совсем другим, не тем человеком, которым стал позже.
Его ошибки казались милыми, бравада очаровательной, он не был тем неприятным типом, каким стал годы спустя. Он был мастером лести, тогда у него еще отсутствовала привычка язвить и оскорблять. В те дни мы были очень счастливы, околдованы друг другом и постоянно держались за руки. После свадьбы тот Джеймс куда-то бесследно исчез.
Сразу после ухода мужа на работу я звоню детективу Хоффману. Как всегда, я дожидаюсь, когда закроется дверь гаража, а машина выйдет на дорогу, затем вскакиваю с постели. Стоя в кухне с чашкой кофе, я не свожу глаз с часов. 8:59, 9:00. Хватаю трубку и набираю номер, по которому звоню чаще из всех мне известных.
Он отвечает сразу, произносит деловым тоном:
– Детектив Хоффман.
Слышу шум на заднем плане и представляю, что в участке вокруг него полно офицеров, выполняющих свою работу и пытающихся помочь людям.
Через несколько секунд я собираюсь с мыслями и произношу:
– Детектив, вас беспокоит Ева Деннет.
Его голос становится настороженным, когда он отвечает:
– Доброе утро, миссис Деннет.
– Доброе утро.
Вспоминаю, как он стоял вчера здесь, на моем месте в нашей кухне; вижу сосредоточенный взгляд на добродушном лице, обращенный на Джеймса, рассуждавшего о прошлом Мии. Вчера он поспешно удалился, я до сих пор слышу, как захлопнулась за ним входная дверь. Я не собираюсь скрывать от Хоффмана никакие факты из жизни дочери. И не придаю ее прошлому много значения. Однако не хочу, чтобы детектив относился ко мне с опаской и недоверием. Он единственный, кто способен отыскать мою дочь.
– Я не могла не позвонить, – говорю я. – Должна была объясниться.
– Вы о вчерашнем вечере? – спрашивает он, и я говорю «да». – Нет никакой необходимости.
И все же я настаиваю.
Мия была сложным подростком, если не сказать больше. Она стремилась быть независимой. Была импульсивна – движима желаниями – и напрочь лишена здравого смысла. Друзья заставляли ее чувствовать себя желанной, а семья – нет. Среди сверстников она была популярна, а для Мии это было важнее всего. Они заставляли ее ощутить себя вознесшейся на вершину мира; ради друзей она была готова на все.
– Может, Мия попала в плохую компанию? – предполагаю я. – Возможно, мне стоило внимательнее относиться к тому, где и с кем она проводит время. Я замечала лишь, что оценки ее стали ниже, что она уже не делает уроки, как раньше, за кухонным столом, а уходит к себе и запирается на ключ.
Мия, несомненно, переживала личностный кризис. Она мечтала стать взрослой, но внутренне все же оставалась ребенком, неспособным принимать важные решения. Она часто была подавлена и совсем не думала о здоровье. Жесткость Джеймса лишь усугубляла ситуацию. Он постоянно сравнивал ее с Грейс, пропадавшей в свои двадцать в колледже – его альма-матер, – готовящейся закончить его с отличием; неустанно напоминал о том, что старшая дочь посещает курсы латинского языка, а также подготовительные курсы в университете, куда ее досрочно зачислили на юридический факультет.