– Это для пользы самой же Мии, – доносится до меня голос из тишины. – Ей необходимо время, чтобы прийти в себя.

Интересно, в этом ли дело?

Мне хочется объяснить ему, что есть и другие способы. Например, отдать ребенка на воспитание бездетной семье. Мия могла бы сделать счастливыми отчаявшихся родителей. Однако Джеймс не приемлет подобного варианта. Для него существует слишком много «если»: а что, если родители передумают? Если, например, ребенок родится с патологией? Или если захочет найти родную мать, когда вырастет? Он этим опять испортит Мии жизнь. Аборт, по словам Джеймса, – быстро и просто. Чувство вины, которое будет мучить дочь всю оставшуюся жизнь, его не волнует.

Сеанс окончен. Мия выходит из кабинета врача, за ней появляется доктор Родос. Она кладет руки дочери на плечи и смотрит в глаза.

– Тебе не нужно принимать решение именно сегодня, – говорит она. – У тебя много времени.

По глазам Джеймса я вижу, что для него все уже решено.

Колин. До

Я опять не могу заснуть. Считаю овец, свиней, разных других тварей, но ничего не помогает. Я встаю и начинаю ходить по комнате. Каждая ночь становится для меня тяжелым временем. Я думаю о ней. Но сегодня мне особенно сложно. Календарь на часах сообщает, что сегодня день ее рождения. Я представляю, как она проводит его в доме совсем одна.

В темноте я не сразу понимаю, что уже не один в комнате.

– Ты до смерти меня напугала, – говорю я. Глаза еще не привыкли к темноте, и я с трудом различаю ее черты.

– Извини, – бормочет она. – Что делаешь?

Мама всегда ругала меня за то, что я громко топаю. Она говорила, что я могу разбудить мертвого.

Свет мы не включаем и в темноте сталкиваемся друг с другом. Никто не извиняется, мы лишь делаем шаг в разные стороны.

– Не могу заснуть, – говорю я. – Пытаюсь разобраться в своих мыслях.

– Каких?

Мне впервые нечего ей ответить. Я ничего не собираюсь ей рассказывать. Это не ее дело.

Неожиданно для себя я делаю именно это. В комнате темно, будто здесь никого и нет. Но главное не это. Основная причина тоже не в этом. Скорее в том, как она об этом спрашивает, как, сказав «Не важно», собирается уйти к себе. Звуки ее удаляющихся шагов порождают во мне желание все ей рассказать. Мне хочется, чтобы она осталась.

Я рассказываю, что отец ушел от нас, когда я был еще ребенком, но это, в сущности, ничего не меняло. Мы никогда по-настоящему не были семьей. Он пил. Торчал в барах и играл. Денег и без того не хватало, а он проматывал последние. Он был бабником и шулером. Говорю, что рано узнал, как жестока бывает жизнь, что такое, когда еды нет совсем, а из крана течет только холодная вода. Впрочем, моюсь ли я, никого не заботило. Тогда мне было года три. Может, четыре.

Рассказываю ей о характере отца. Когда я был ребенком, он меня не трогал. Брезговал, наверное. Но орал постоянно. А вот маму избивал. Иногда он где-то работал, но чаще сидел без дела. Как правило, его увольняли за прогулы. Или за то, что он приходил на работу пьяным и ругался с боссом.

Мама всегда работала. Ее никогда не было дома, потому что она до пяти утра была в магазине. Он закрывался в пять утра, и она шла домой, и к ней приставали мужчины, обзывали ее… Отец называл ее шлюхой. Так и говорил: «Ты никчемная шлюха».

Я рассказываю о том, что одежду мне покупали в магазинах подержанных вещей, а часто мы с мамой садились в ее развалюху, ездили по помойкам и собирали все, что еще могло пригодиться в хозяйстве. Нас часто выгоняли из квартиры. Тогда мы спали в машине. Нередко перед школой я забегал на заправку, чтобы умыться и почистить зубы. В конце концов дежурная меня приметила и сказала, что в следующий раз вызовет полицию.

В магазине мама получала двадцать долларов, и тогда мы покупали целую корзину продуктов: молоко, бананы, овсянку. На кассе всегда выяснялось, что сумма превышает двадцатку, хотя мы все внимательно подсчитывали. Тогда приходилось выбирать, что оставить – овсянку или бананы. Какие-то придурки сзади еще подгоняли. Как-то раз в очереди оказался какой-то тип из моей школы, и следующие две недели надо мной все смеялись, говорили, что у матери Тэтчера нет денег даже на бананы.

Я замолкаю. Молчит и она. Другая бы посочувствовала, что ли. Высказала бы сожаление, что в моей жизни все так сложилось, что мне было очень тяжело. Эта же не произносит ни слова. И не потому, что бесчувственная, просто она знает, что это не настоящее сострадание, что оно мне не нужно.

Я никогда никому не рассказывал об отце.

Никогда никому не рассказывал о маме. Но вот рассказал. Может, от скуки, не знаю. Мне больше нечего добавить. Но думаю я не о своей жизни, а о том, как просто было поделиться с этой девушкой самым сокровенным, о том, почему мне захотелось ей все рассказать. Слова будто сами рвались изнутри. Может, сейчас я смогу заснуть.

– Когда мне было пять или шесть, она стала трястись, – продолжаю я. – Сначала руки. На работе начались проблемы. Она роняла товар, рассыпала деньги. Работать больше не могла. Через год с трудом переставляла ноги, руками вообще не могла шевелить. Люди ее толкали, торопили. Она перестала улыбаться. Даже моргать. Она впала в депрессию. Работу пришлось бросить. Она была неуклюжей, все путала.

– Болезнь Паркинсона, – произносит девушка, и я киваю, хотя она не видит.

Голос звучит совсем рядом. Можно протянуть руку и прикоснуться к ней, но лица не различить. Не видно, есть ли сочувствие в ее голубых глазах.

– Да, так сказал врач. Я учился в школе, когда пришлось помогать маме одеваться. Она всегда потела, потому что не могла расстегнуть молнию на кофте. Потом она уже не могла без меня пописать. Не могла самостоятельно поесть. Даже имени своего не могла написать.

Она принимала лекарства, но у них у всех был побочный эффект. Тошнота. Бессонница. Кошмары по ночам. Она их бросила. В четырнадцать я пошел работать. Старался заработать как можно больше денег, но их всегда не хватало. В восемнадцать я бросил учебу и ушел из дома. Решил, что в городе больше заработаю. Я отправлял все маме, чтобы она могла оплачивать счета за лечение и нормально питаться. Она не была брошена на произвол судьбы, но достаточные суммы я не мог ей отправлять.

И вот однажды я мыл посуду в ресторане. Попросил у босса дать мне несколько дополнительных часов, сказал, что мне очень нужны деньги.

– Как и нам всем, – ответил тот.

Дела у него шли не очень, но он знал, где я могу получить кредит.

Я помолчал и рассказал ей всю историю до конца.

Гейб. До

Я разыскал одну женщину в Гэри: Кэтрин Тэтчер, мать Колина Тэтчера. Мы также нашли в ящике его кухни мобильный телефон, зарегистрированный на имя Стива Мосса – он же Колин Тэтчер, – и проверили все звонки. Их много, один номер он набирал почти каждый день. Номер пожилой женщины, проживающей в Гэри, штат Индиана.