Она спрашивает, как часто я навещаю мать. Вопрос меня нервирует, но я сдерживаюсь.

– Значит, ты за нее переживаешь, – не унимается девчонка.

– Сейчас я здесь и ничем не могу ей помочь.

И тут ее осеняет:

– Деньги. Те пять тысяч ты собирался…

Вздыхаю и признаюсь, что думал потратить их на маму. Она уже давно отказывается пить лекарства, как бы я ее ни заставлял. Говорит, что забывает. На самом деле проблема в том, что она боится побочных эффектов. Я обещал ей, что буду приезжать в Гэри каждое воскресенье. Заполнять дозатор с таблетками, покупать продукты и убирать в доме. Но маме этого не хватало. Ей был необходим человек, способный ухаживать за ней постоянно. Постоянно находиться рядом, а не приезжать по воскресеньям.

– Дом для инвалидов, – говорит она.

Это я и планировал сделать, пять тысяч были необходимы, чтобы все устроить. Теперь у меня нет денег. И все потому, что, повинуясь внезапному порыву, я решил спасти девушку, разрушив одновременно свою жизнь и мамину.

Откровенно говоря, я понимаю, почему так поступил. И дело тут совсем не в девушке. Если бы мама узнала, что я причастен к похищению дочери судьи – ей это стало бы известно, как только новость разлетелась по всем каналам, – она бы умерла, мой поступок убил бы ее. Пять штук не имели бы значения. Мама была бы мертва. А если нет, то мечтала бы об этом. Она растила меня не для того, чтобы я стал таким.

До того как девушка оказалась в моей машине, я не думал ни о чем подобном. Значок доллара затмил для меня реальность: образ плачущей девушки, парней Далмара, пытающихся запихнуть ее в автомобиль, тридцать лет тюремного заключения. Мама в любом случае не дожила бы до моего освобождения. Кому бы принес пользу мой поступок?

Встаю и начинаю ходить по комнате. Кажется, я схожу с ума. И причина не в девушке, а во мне самом.

– Что нужно быть за человеком, чтобы поместить мать в дом для инвалидов лишь потому, что тебе надоело за ней ухаживать?

Пожалуй, я впервые даю волю чувствам. Я стою, прислонившись лбом к стене, стараясь сдержать нарастающую головную боль. С трудом поворачиваюсь и смотрю ей в глаза.

– Серьезно, что нужно быть за человеком, чтобы поместить мать в дом для инвалидов лишь потому, что тебе надоело за ней ухаживать?

– Выбор у тебя небольшой.

– Но он есть.

Она стоит, прислонившись к входной двери, и смотрит сквозь сетку на падающие снежинки. Чертов кот крутится у ее ног и просит разрешения выйти из дома. Она не пускает. Сегодня вечером очень холодно.

– И ты сможешь что-то сделать?

Я признаюсь, что иногда, приезжая к маме в воскресенье, удивляюсь, что она еще жива. Она ничего не ест. Вся еда, которую я оставляю для нее в морозильной камере, остается на месте. Порой дверь не заперта. Иногда включена плита. Я предлагал ей переехать ко мне, но она отказывается. Говорит, это ее дом. Ей не хочется уезжать из Гэри. Она прожила там всю жизнь. Выросла в этом городе.

– Конечно, есть соседи, – продолжаю я. – Одна пожилая дама приходит к ней раз в неделю, чтобы проверить, достаточно ли осталось продуктов. Ей семьдесят пять, но она чувствует себя лучше, чем мама. Однако у каждого своя жизнь. Я не могу просить их заботиться о чужой им женщине.

У меня есть тетя, Валери. Она живет неподалеку, в Гриффите. Иногда она помогает. Думаю, ей теперь известно, что со мной случилось. Наверняка слышала от соседей или видела мою фотографию по телевизору. Надеюсь, она понимает, что мама осталась одна, и постарается как-то ей помочь.

Мама не знала, что я планирую поместить ее в дом инвалидов. Ей бы это не понравилось. Но ничего лучше я не могу для нее сделать. Это своего рода компромисс.

Конечно, не лучший. Дом инвалидов дерьмовое место. Никому не пожелаешь там оказаться. Но другого я не в состоянии предложить.

Беру с кресла куртку. Как же мне плохо. Я не смог позаботиться о собственной матери. Надеваю ботинки и прохожу к двери, даже не взглянув на девчонку, хотя едва не сбиваю ее с ног.

Она кладет руку мне на плечо.

– Идет снег, – говорит она.

Я рывком сбрасываю ее руку.

– Мало кому захочется погулять в такую погоду.

– Плевать.

Она берет на руки кота, чтобы тот не убежал.

– Воздухом хочу подышать, – бросаю я и выхожу, хлопнув дверью.

Ева. До

Сразу после Дня благодарения читаю о том, как одна женщина закрыла в микроволновке свою трехмесячную дочь, а другая перерезала горло дочери трех лет от роду. Как несправедлива жизнь. Почему Бог дал этим горе-матерям детей, а моего ребенка забрал? Неужели я хуже их?

Погода на праздник выдалась по-весеннему солнечной и теплой.

Пятница, суббота и воскресенье были почти такими же, хотя, когда мы уже доедали картофельное пюре, за окном появились признаки типично чикагской зимы. Метеорологи за несколько дней предупреждали нас о приближении метели, которая разразилась в четверг вечером. В магазинах почти не осталось воды в бутылках – люди готовились к предстоящему урагану; бог мой, можно подумать, это не зима, а атомная война.

Решаю воспользоваться теплой погодой и украсить дом. Настроение у меня далеко не праздничное, но все же я не отказываюсь от задуманного, в большей степени чтобы разогнать тоску и заполонившие голову мрачные мысли. И разумеется, без всякой надежды, что это как-то отвлечет Джеймса или меня саму. Я думаю, что Мия может вернуться именно к Рождеству и будет рада увидеть и елку, и светящиеся гирлянды, и знакомый с детства изрядно потрепанный чулок с вышитым ангелом. Раздается звонок в дверь, и я по привычке срываюсь с места с одной пульсирующей мыслью в голове: Мия?

В спешке перешагиваю через гирлянду, которую в тот момент проверяю и распутываю. Никогда не понимала, откуда появляются узлы на гирлянде, месяцами лежащей в коробке на чердаке. И все же каждый год мне приходится сталкиваться с этой проблемой, неизбежной, как зима в Чикаго. Из колонок доносятся звуки песни «Колядка колокольчиков», а я все еще сижу в пижаме – шелковой рубашке и свободных штанах, затягивающихся шнуром на талии. На часах десять утра, и в моем понимании пижама вполне подходящая одежда для этого времени, тем более что на столе стоит кружка с кофе, хотя молоко в ней уже скоро скиснет. В доме предпраздничный беспорядок: везде разбросаны красные и зеленые пластиковые коробки для хранения, крышки от которых я сложила в одном месте, чтобы не мешались под ногами; ветки искусственной елки, которую мы с Джеймсом наряжаем каждый год со времен, когда он еще учился в университете и мы снимали квартиру в Эванстоне. Теперь она разобрана на несколько фрагментов, разбросанных по всей гостиной. Оглядываю ящики с украшениями, которые мы собирали на протяжении многих лет. Здесь и детские игрушки, подаренные на первое Рождество, и леденцы в форме трости, и поделки, которым обычно не находится места на елке, и они вынуждены годами пылиться в коробках. Я всегда считала, что наша рождественская елка должна быть самой нарядной и красивой, чтобы все гости ею любовались. Мне отвратительны нелепые украшения, все эти снеговики и старинные безделушки, которые часто можно увидеть во многих домах под Рождество. В этом году, клянусь, я впервые вешаю на елку все поделки моих девочек.