– Ни о чем, – отвечает она не задумываясь. – У меня все есть. – И кладет голову мне на грудь.
– Врунишка, – повторяю я.
Она поднимает голову и смотрит мне в глаза. Потом признается, что хотела бы привести себя в порядок. Для меня. Принять ванну. Воспользоваться духами.
– Ты и так красивая.
И это не ложь, хотя она и шепчет мне на ухо:
– Врунишка.
Она говорит, что никогда в жизни не была себе так отвратительна. Провожу пальцем по ее щеке. Она отворачивается, ей стыдно.
– Ты красивая, – повторяю я.
Она кивает:
– Ладно, ладно, – и добавляет: – А борода мне нравится. – И касается ее кончиками пальцев.
Мы смотрим друг на друга, заключая перемирие.
– Настанет день, когда у тебя будут духи, какие захочешь.
– Да, хорошо.
Мы составляем список дел, которые обязательно выполним когда-то. Поужинаем в ресторане. Сходим в кино. Мы перечисляем вещи, которые люди делают каждый день. Она говорит, что устала, и уходит в спальню. Я понимаю: ей грустно. Мы говорим о будущем, а она уверена: у нас его нет.
Принимаюсь собирать вещи. Кладу на стол ее альбом с рисунками, карандаши, все оставшиеся деньги. Чтобы собрать все необходимое, мне требуется две минуты. Мне ничего не нужно. Только она.
Когда-то от скуки я вырезал на столе ножом слова «Здесь были мы». Глупость, на мой взгляд.
Вспоминаю первую ночь в этом доме. Страх в ее глазах. «Здесь были мы».
Смотрю, как солнце скрывается за горизонтом. В доме становится холоднее. Подбрасываю в огонь несколько поленьев. Сижу и смотрю, как двигается секундная стрелка на часах.
Когда от скуки меня начинает мутить, принимаюсь за ужин. Куриный суп с вермишелью. Говорю себе, что я последний раз в жизни ем этот суп.
И вдруг я отчетливо слышу этот звук.
Место ей знакомо. Мия сразу это понимает.
Она говорит, что здесь стояла елка, но сейчас ее почему-то нет. В печи потрескивали ветки, но сейчас она не слышит этого звука. Она говорит, что раньше здесь пахло по-другому, теперь все пропитано запахом хлорки.
У нее возникают обрывочные видения того, что здесь происходило. Она видит банки с консервированным супом на столе. Слышит шум льющейся воды и тяжелые шаги, хотя все присутствующие стоят на месте, вжавшись в бревенчатую стену и не сводя с Мии взглядов.
– Я слышу, как дождь барабанит по крыше, – произносит она почти шепотом. – Вижу, как Каноэ снует из комнаты в комнату. – Она глазами провожает воображаемого кота, поворачивается в сторону спальни, хотя нам всем известно, что Каноэ благосклонно принят на постой Айаной и ее сыном.
Потом Мия говорит, что слышит, как кто-то зовет ее по имени.
– Мия? – едва слышно спрашиваю я.
Дочь качает головой. Нет.
– Хлоя, – напоминает она, прикоснувшись пальцами к уху. Впервые за много дней она расслабляется, на губах даже появляется улыбка.
Впрочем, это длится недолго.
Мия всегда говорила, что у меня слух как у летучих мышей. Мои уши улавливают все, даже незначительные звуки. Я не знаю, что это, но меня невольно подбрасывает вверх. Первым делом я выключаю свет, и в доме становится темно. Хлоя зашевелилась в спальне. Вижу, как блестят в темноте ее глаза. Она зовет меня и снова повторяет мое имя, когда не получает ответа.
Отодвигаю занавеску на окне. Свет луны позволяет мне разглядеть происходящее. Их, должно быть, полдюжины: полицейские машины – и вдвое больше полицейских.
– Черт.
Возвращаю занавеску обратно и бросаюсь в глубь дома.
– Хлоя, Хлоя, – громко шепчу я.
Почувствовав мое настроение, она встает с кровати. Выброс адреналина помогает ей победить сон. Тащу ее к окну. Она хватает меня за руку и впивается ногтями в кожу. Пальцы ее дрожат.
– Что случилось? – спрашивает она. Голос срывается, на глаза наворачиваются слезы. Она уже сама знает, что случилось.
– Они здесь.
– Бог мой, – выдыхает она, но тут же собирается с мыслями. – Надо бежать! – И бросается в спальню, думает, мы сможем выбраться через окно и успеем скрыться. Она уверена, что у нас все получится.
– Ничего не выйдет.
Окно в спальне не открывается, но она старается изо всех сил. Кладу ладонь на ее руку, заставляя остановиться.
– Нам не уйти. – Мой голос звучит на удивление спокойно.
– Тогда будем бороться.
Я стараюсь отойти подальше от окна, хотя уверен, что в темноте нас и так не видно. Впрочем, лучше перестраховаться.
Она плачет, говорит, что не хочет умирать. Объясняю ей, что нас окружили полицейские. Говорю что-то еще, но она меня не слушает. Лишь твердит не переставая, что не хочет умирать. Слезы катятся по ее лицу.
Она уверена, что нас нашел Далмар.
Мысли путаются у меня в голове, но я заставляю ее отойти от окна и повторяю, что нам не удастся сбежать. И сопротивляться не стоит. Их слишком много. У нас ничего не получится. Мы только сделаем себе хуже.
Не обращая на меня внимания, она роется в ящике и находит пистолет. Вставляет обойму.
– Хлоя, – шепчу я. – Это нам не поможет.
Двумя руками она сжимает оружие, палец ложится на спусковой крючок. Она держит его так, как я ее учил.
– Все кончено, Хлоя.
– Прошу тебя, не надо. Мы должны бороться. Все не может кончиться вот так.
У нее истерика. Она сходит с ума. Я же, сам не понимаю почему, очень спокоен.
Возможно, потому, что знал – рано или поздно это произойдет.
Мы стоит друг напротив друга. Я смотрю ей в глаза и вижу, что она чувствует себя уничтоженной, раздавленной. Лицо мокрое от слез. Проходит секунд десять. Может, десять минут.
– Я сама это сделаю.
Она раздражена тем, что я не хочу взять все на себя. Смотрю, как подрагивает пистолет в ее ладонях. У нее ничего не выйдет. Если она только попытается, ее ждет смерть.
– Но твоя задача…
Конец фразы повисает в воздухе. В глазах ее отчаяние и безнадежность.
– Не волнуйся, – добавляет она. – Я сама.
Я ей не позволю.
– Хорошо, – киваю я и забираю у нее пистолет.
Я не могу позволить, чтобы все закончилось моим отказом на ее мольбу спасти ей жизнь.
Нас ослепляет резкий свет вспыхнувших прожекторов. Мы стоит у окна, не в силах пошевелиться. Я смотрю на нее широко распахнутыми, полными ужаса глазами. Она вздрагивает и прижимается ко мне. Я накрываю ее своим телом, чтобы спрятать ото всех, и поднимаю руку, желая защититься от луча света. Руку, в которой сжимаю пистолет.