Никакого.
Но если она и вправду в тот вечер была в школе… А чего проще, затаиться, благо, укромных уголков хватает. Потом взять лом… найти благоверного и убить.
– Ильюшечка. – Танька придвинулась ближе, насколько это позволяли раздолбанные сиденья. – Послушай, Генка, конечно, был той еще скотиной, но на этот раз у него получилось…
– Что получилось?
Она поморщилась, дивясь этакой тупости.
– Картину найти получилось. Она и вправду существует! Я видела предварительное заключение.
Предварительное заключение ничего не означает. Тем более, если сделано оно было Генкой. Или кем-то, но по фотографии, потому как, попадись этакая редкость в руки настоящего эксперта, Генке не досталось бы ни богатства, ни славы, столь страстно им желаемой.
– Тань, вот скажи, чего ты от меня хочешь?
Она надулась. И губу нижнюю выпятила ни дать ни взять, оскорбленная принцесса, только вот Илье эта игра надоела хуже горькой редьки.
– Помоги найти картину.
– Как?
– Ну… вы ведь с Генкой дружили.
– Двадцать лет назад!
– Ты знал его лучше, чем все остальные. Я читала. – Танькино упорство могло бы сделать честь и барану. – Если двое людей долго общаются, то они поневоле узнают друг друга. Привычки там, образ мыслей…
Илья мысленно застонал. Не хватало ему этакой чуши.
– Ты сама была с ним знакома.
– Я женщина, – искренне возмутилась Танька. – Я не могу думать, как мужчина. А ты мужчина и Генкин друг…
– Был когда-то. – Илья не представлял, как от нее отцепиться. – И перестал быть…
– К слову, Генка раскаивался, что так получилось… У него выбора другого не было. Если бы он сам пошел, то его посадили бы.
– А так посадили меня.
– Не посадили, – возразила Танька.
– Но могли.
А выходит, она в курсе была той истории. И когда узнала? Недавно? Или уже тогда Генка просветил? Главное, что правда нисколько ее не смутила.
– Тань. – Он постарался говорить мягко. – Забудь про эти глупости. Генка собирался развести тебя на деньги. И меня. И всех остальных, кого видишь… Эта картина…
Она засопела.
– В любом случае, я не собираюсь ее искать…
– Какой ты упрямый, Ильюшечка, – вздохнула Танька. – А я ведь хотела по-хорошему… Если ты не поможешь мне, то я не стану помогать тебе.
– В чем?
– Твое алиби… Оно ведь ничего не стоит… Сговорился с Веркой, она всегда была невообразимой дурой, а тут… Представь, если найдется свидетель, который видел тебя выходящим из кабинета истории… и лом видел… и может даже показать, куда ты его спрятал.
– Я? – Получилось громко, и старухи замолчали, повернулись к Илье, уставились блеклыми глазами-пуговками, явно предвкушая грядущий скандал. – Ты… ты…
– Не сердись, Ильюшечка, – промурлыкала Танька и по руке погладила. – Мне и вправду не хочется в это дело полицию втягивать, но что сделаешь, если ты такой упрямый?
– Я не убивал его! – Илья понял, что вот сейчас как раз до убийства дозрел. Танькина шея гляделась белой и на редкость притягательной. Сдавить бы ее… – Ты не могла меня… погоди…
Если она и вправду видела?
Не Илью, нет, но кого-то, кто вышел из кабинета истории? И этот кто-то нес лом. И лом выбросил… и, конечно, протер его… про отпечатки пальцев все знают. Тогда получается, что она знает, кто убийца. Только не говорит из каких-то своих соображений.
– Кто это был?
Танька кривовато усмехнулась.
– Поможешь картину найти, скажу.
– Ты… ты понимаешь, что это не игрушки? Речь идет об убийстве… Генка был скотиной, туда ему и дорога, но если тот, кто раскроил череп, узнает, что ты видела… Ты будешь следующей, Танечка.
– А вот угрожать мне не надо. – Танька повернулась к окошку. – Ты лучше о себе подумай, Ильюшечка… и хорошенько подумай. Мне и вправду нужна эта картина.
– Зачем?
– Как зачем? Это же миллионы… продать и… Больше не думать о деньгах. До конца жизни не думать.
Она произнесла это так, что Илья явственно осознал: не отступится. Вцепится в него, в кого угодно, когтями, зубами, но лишь бы не упустить призрачный шанс на эту треклятую картину.
На мечту свою.
И вздохнув, сказал:
– Рассказывай. Если хочешь, чтобы я помог, я должен знать все… Про тебя, про Генку… Все, понимаешь?
Танька кивнула.
И заговорила, ровно и спокойно, гладко, будто бы заранее предвидела и согласие Ильи, и вопрос, который он задаст.
Все началось с мамы.
Мама была красавицей. Так говорили все. Мамой восхищались воспитательницы в Танечкином детском саду, и соседки, и даже тетя Клава, работавшая продавщицей, приговаривала, как Танечке повезло с мамой. Такая она красивая.
Только Танечкина бабка не разделяла всеобщего восторга.
– Стерва, – говорила она, когда мама уходила, а уходила та частенько, и вовсе дома бывала редко, предпочитая сваливать все заботы на Танечкиного отца, бабушку и саму Танечку.
Мама была… волшебницей.
Нет, Танечка знала, что мама не волшебница на самом-то деле, а актриса.
И на спектакль ходила однажды, правда, ничего не поняла, потому как маленькая, а до классики надо дорасти. Но… дело не в профессии, дело в том, что любое мамино появление меняло скучный Танечкин мир.
Маму окружали тонкие ароматы духов.
И сама она, всегда нарядная, яркая, воздушная, очаровывала.
– Будь послушной девочкой, – говорила мама и целовала Танечку в щеку, оставляя на щеке отпечаток губной помады. – Слушайся бабушку, вырастешь умной, как папа.
Папа, и в обычной жизни бывший существом тихим, невзрачным, рядом с мамой становился как-то особенно некрасив. И Танечка, несмотря на юные годы, это хорошо понимала.
Ей становилось горько.
Не за папу, нет, но за маму. Почему она не выбрала кого-нибудь другого? И однажды Танечка даже спросила, у бабушки, которую полагала умной, потому что та – целый кандидат наук. А бабушка лишь вздохнула горько-горько и посмотрела на Танечку таким взглядом, от которого стало неудобно.
– Вот значит как, деточка… что ж… Если ты доросла до таких вопросов, будь добра выслушать неприятный ответ. Дело в том, что твой отец, пусть он и не отличается красотой, получает неплохую зарплату, которая и позволяет твоей мамаше ни о чем не думать…
– Она думает. – За маму стало обидно.
– О чем же? – Бабушка сняла очки, и лицо ее сделалось скучным.