* * *
– Бывает! – искренне посочувствовал Кипич. – С каждым может такая история случиться! Помню, в Кабуле начальник штаба полка меня на гауптвахту посадил ни за что! Я ему правду сказал: пил с генералом. А зачем это сказал и как попался, не помню. Очнулся в камере. Мысль даже в голову пришла дурная, а не в плену ли я у духов? Вокруг каменный мешок – и тишина… О! Извини, что перебил!
– Ничо, потом мы вас всех еще перебьем! – хохотнул Виталик-разведчик. – Шутка такая, м-да…
Естественно, офицерский корпус – не сборище пьяниц, развратников и сумасбродов, но это и не оловянные солдатики, хотя бывают и такие. Военная машина, возможно, сама по себе ржавый бездушный механизм, но те кто служат, не винтики и колесики, а живые люди. У них, у каждого, есть обыкновенные человеческие слабости. Одни любят женщин, причем всех подряд, своих и чужих. Другие любят выпить, опять же всё подряд. Третьи обожают охоту. Четвертые жить не могут без рыбалки. Пятые спят, как сурки, сутками. Шестые читают литературу и пишут стихи. Седьмые продают всё, что можно, создавая капитал. И так далее и тому подобное…
Но так как описываемые события происходили в песках, рыбалки и охоты там быть не могло, для этого требовался транспорт, и остается всего три основных «хобби»: книги, женщины и водка. Книгочеи читали запоем всё подряд, благо в местных магазинах, в отличие от России, литература на прилавках лежала в изобилии. Те, которые любили водку, спешили провести время в обществе собутыльников или остаться наедине с бутылкой. Однако некоторые их сослуживцы тоже спешили провести время и остаться наедине… только с жёнами этих любителей «огненной воды», дамами, чахнущими в одиночестве. Порой попадались и такие, которые любили службу, дневали и ночевали в казарме. Но им доставалось ото всех. Начальник имел их за всякую мелочь, ну, а жену такого службиста – или молодой лейтенант, или туркменский друг семьи. Домой почаще надо приходить, любезный, и уделять внимание супруге.
Таким «по пояс деревянным» олухом был Мирон Давыденко. Вернее, олухом он лишь казался, делал вид, будто не знает, что его жена ходит на сторону. Чем больше супруга ему изменяла, тем изощреннее драл он подчинённых лейтенантов. Ветвистые рога никому добродушия не добавляли. Характер у рогоносца портится раз и навсегда, появляется маниакальная подозрительность, в каждом он видит потенциального любовника жены. Долго и пристально смотрит он в глаза мнимого (а может, и нет!) соперника, пытаясь отгадать: он или не он, вдруг это очередной «молочный брат». Вот таким своим особым проницательным взглядом, пронзительным и испепеляющим, начштаба осматривал помятые физиономии Ромашкина и Шмера.
Ромашкин дыхнул на Давыденко легким перегаром, и начальник, наклоняясь к лицу лейтенанта, мрачно спросил:
– Товарищ лейтенант! Что у вас со лбом и бровью? Опять прыгали по кустам? Кто это вам по рогам въехал?
– Никак нет! Никто не съездил. И рогов у меня нет, я их не выращиваю, не приобрел. Поскользнулся на глине и ударился о головой о бордюр. Очень неудачно упал в темноте.
– Пьяны были, наверное, до чертиков! – Майор шумно вдохнул ноздрями. – Эх, салаги-зелёные! Вас что, неделю в бочке с бормотухой выдерживали и вымачивали?
Мишка затеребил ухо, оно сразу покраснело даже сквозь зелёнку. Вдобавок старший лейтенант начал беспрерывно чихать и притопывать ногами.
– Шмер! Что вы ведёте себя, словно прокажённый? Ногами стучите, уши свои зелёные дергаете, слюной брызжете. Вы же офицер, а не крестьянин. Сельпо!
– Я офицер, да! И хамить не позволю. Будьте любезны выбирать слова, товарищ майор. У меня аллергия на тополиный пух и дураков. Не знаю, на что сейчас…
– Что-о-о? В нарядах сгною! Объявляю вам выговор за нетактичное поведение, товарищ старший летенант. Завтра в караул заступить!
– Ну-ну. П-п-п-оня-т-тно!
– Отвечайте, как положено! Отставить насмешки!
– Да гуляйте вы лесом, товарищ майор, со своими выговорами, куда подальше! В воскресенье вытащили из постели с утра пораньше, и вот тебе – наказание! Единственный выходной за месяц, и тот обделали.
– Молчать! Марш отсюда. Вон! В-о-о-он!
– Не шуми. Сам уйду. Позавтракать, что ли? – Шмер повернувшись к майору спиной, предложил Никите: – Пойдём поедим?
– Стоять, лейтенант! – гаркнул Давыденко.
– Я и так стою, – пожал плечами Никита.
– Ведите роту в казарму, лейтенант, на беседу! Вы сегодня ответственный, вот и дайте отдохнуть другим офицерам.
Мишка Шмер махнул рукой и пошел прочь от казармы в одиночестве.
Через пару минут, когда батальон был распущен по ротам, Ромашкин подошел к курилке, чтобы успокоить психующего Шмера:
– Мишка, не переживай. Пошел он…
– Это точно! Туда и пойдет. Если я вчера ещё взвешивал, трогать или нет его жинку Наташку, то сегодня решил – непременно! Обязательно! И чем быстрее, тем лучше. И ты, друг мой, будешь участвовать. Сто рублей я найду. Заплатим на первый раз. Хотя нет, я думаю, какого черта! За деньги? Бесплатно даст. Еще как даст! Куда денется. Отомстим Давыденке! Эх, олень рогатый! Мирон-олень!
– Что, нам опять в городской «вертеп»? Меня там сразу зарежут. Не поеду!
– Зачем в «вертеп»? Просто в гости – к Мирону. Как только он в наряд заступит, так и навестим его жинку!
Шмер бросил смятый окурок в переполненную пепельницу и пошел отсыпаться в общагу. А Ромашкин побрел в роту рассказывать об успехах нацианально-освободительного движения Африки в борьбе с проклятым империализмом.
…Время сладкой мести пришло через неделю.
– Никита, подъём! – заорал Шмер прямо над ухом Ромашкина.
– Чего орёшь? Отстань! Я всю ночь не спал, глаз не сомкнул! То замполит полка в казарму ввалится, то Рахимов. Под утро Алсынбабаев зачем-то пришёл. Дежурный по полку три раза ответственных собирал и нотации читал. Надоели!
– Сейчас ты вскочишь с кровати, как будто отдыхал неделю! Мирон в командировку уехал. В Келиту. Минимум, на неделю.
– Ну и что?
– Дурила! Все на мази. Я уже с ней договорился.
– С кем с ней?
– Дурила! С Наташкой, жинкой Давыденко! Очнись, ну! Не то пойду один.
– Иди! – Никита укрылся одеялом с головой, ему было не до «сладкого». – Потом раскажешь. С подробностями.
Шмер плюнул, сказал «чёрт с тобой», потянулся до хруста в суставах и энергично подергал шеей, руками и ногами. Резво побежал во двор к крану с холодной водицей.
Эх, быт! Никаких удобств! Конец двадцатого века, а вода – во дворе, из ржавой трубы.
– Готов, как штык! И штык готов. – Шмер по возвращении бодро сымитировал бег на месте. – Ты как, Никит, не передумал?
– Нет.
– Угу. А вот где бы мне в столь поздюю пору горячительным разжиться? И не водкой паршивой… Все-таки дама… Где бы, где бы? Не знаю даже!