«Нет, я не спущу этого шакала с лестницы, – сказал себе Дик. – Пусть выговорится до конца!»
– Да, стараниями йоркширских властей и вашего опекуна, мистера Лайонелла, – видите, я навёл справки и об этом почтенном джентльмене! – на эту историю опущена завеса молчания. Но кто сказал, что завесу нельзя приподнять? Мои, знаете ли, подручные побывали в Ипсвиче, поговорили с родителями вашего покойного наставника, Ральфа Платтера… Теперь представьте, что получится, если выстроить всё, о чём я вам порассказал, в стройную систему. И снабдить соответствующим комментарием, а людей, которые смогут выполнить такую работу, я, уж поверьте, найду. Готический роман ужасов получится, Анне Радклиф такой и не снился. О злобном колдуне из проклятого рода. О вас, мистер Стэнфорд. Мы, конечно, не в Испании начала века, суд священного трибунала вам не грозит. Только ведь общественное мнение порой не уступает инквизиции по безапелляционности своих решений.
– Изрядный же вы мерзавец, Овертон, – спокойно и даже как-то лениво произнёс Дик.
– Не без того. Жизнь, знаете ли, заставляет, – потёр руки финансист. – Вы, на мой взгляд, тоже далеки от идеала святости. Но какое отношение это имеет к делу? Мне бы хотелось вернуться к моему предложению. Так я могу рассчитывать на вашу помощь в решении своих проблем?
– Я должен подумать, – сказал Ричард, добавив про себя: «Только совсем, совсем о других вещах».
– Думайте, – кивнул довольный Овертон. – Полезное занятие. Только не слишком долго. И помните, мистер Стэнфорд, с одной стороны – пятьсот тысяч фунтов, а с другой – ничего, кроме неприятностей. Скандальная шумиха вокруг вас и вашей деятельности, вокруг вашей семьи… Прощайте, мистер Стэнфорд, до встречи, надеюсь – скорой. Я буду ожидать ответа.
Через неделю мистер Соломон Овертон получил ответ. Правда, не совсем тот, на который рассчитывал.
Разговор с финансистом сыграл роль завершающего импульса, толчка, стимулятора. За эту неделю Ричард Стэнфорд завершил работу. И окончательно осознал, что же именно у него получилось.
Уникальной особенностью дара, благословением, а в чём-то и проклятием Ричарда Стэнфорда было то, что Дик мог априорно, до всякого опыта постигать механизм и картину действия своих препаратов, наперёд видеть, что они сотворят с человеческим телом и душой. Панацея не стала исключением, хоть постижение её потенциальных возможностей оказалось очень трудным и потребовало от Ричарда напряжения всех сил.
Прежде всего, препарат обладал способностью погружать человека в подобие транса, отключать его сознание от действительного мира, создавая при этом новую реальность. Ничуть не менее подлинную, вот что главное! Корона из трёх обручей как бы охватывала мозг, сливалась с ним и наделяла его особенными свойствами.
…Сегодня совершенно точно известно и многократно доказано, что человеческий мозг, независимо от того, что может рассказать его обладатель, сберегает память обо всём, что человек видел, слышал, чувствовал, пережил. Скажем, каменщик подсознательно «помнит», сколько кирпичей было в стене, которую он сложил десять лет назад, пример примитивный, но яркий. Людям только кажется, что они что-то забыли, в действительности же сохраняется вся – именно вся! – информация; там, в потаённых глубинах, словно бы записана по минутам человеческая жизнь. Наши эмоции, наши мысли, наши поступки. Применяя сложные психотехники, можно вытаскивать часть такой спрятанной информации наружу, в сознание.
Но только часть, а вот созданная Стэнфордом панацея могла разморозить всю информацию! И делала это. Человек под влиянием тройной короны препарата получал уникальную возможность прожить жизнь заново, всю жизнь или отдельные её эпизоды. Причём прожить не менее полно, ярко, не менее реально, чем наяву. Время переставало иметь значение, оно как бы исчезало, секунды транса субъективно могли вмещать годы.
Главное, однако, заключалось не в этом. Там, во «второй реальности» внутреннего мира, – ничуть не более иллюзорной, чем реальность «первая»! – человек мог вести себя по-иному, совершать не те поступки, которые он совершал когда-то, по-другому мыслить и действовать, опираясь на свой жизненный опыт и понимание мира. Человек не становился марионеткой, он сохранял свободу выбора и воли, вот только направленность его воли менялась. Жизнь, прожитая здесь, до встречи с могущественной панацеей Стэнфорда, представала как бы черновиком с множеством помарок. Панацея позволяла провести «работу над ошибками», а кто из людей втайне не мечтал о такой возможности?
Да, но что же станет критерием ошибочности? И здесь препарат, созданный его же руками, вновь удивил Стэнфорда.
«Нет, недаром панацея видится мне как единая корона из трёх связанных обручей, – думал Дик, рассматривая десять гран готового препарата, тёмно-фиолетовые тетраэдрические кристаллики, лежащие на донышке стеклянного бюкса. – Каждый обруч соответствует одному из уровней психики. Если использовать терминологию моего странноватого знакомца, профессора Фрейда, – подсознанию, сознанию и сверхсознанию. Обычно эти этажи разделены, а панацея объединяет их! Именно так, а результат объединения, по-моему, и называется душой».
Всё верно! Панацея, созданная Стэнфордом, растормаживала подсознание, но при этом оставляла его под контролем высших элементов психики. И человек под действием препарата хотел стать таким, каким он видел себя в идеале! И становился таким там, во «второй реальности».
Всегда есть у личности какие-то нравственные нормы и ориентиры, моральные принципы, пусть порой и не совпадающие с общепринятыми. Иначе это уже не человек, а злобное, опасное животное. Кстати, оно тем опаснее, чем большим интеллектом и волей наделено, но в таком случае лечить душу поздно – она уже умерла. А исцеление, в том числе духовное, возможно для чего-то живого!
Словом, Ричард Стэнфорд считал, что добился своего, и мечта, влекущая его с детских лет, сбылась. Это вещество могло пробуждать совесть, очищать душу, делать людей лучше. Приближать их к Богу, позволить расслышать отголоски мировой гармонии… Это ли не счастье?!
А ещё Дик вмонтировал в панацею трансформированные восьмиконечные звёздочки гекатина. Не из каприза, а по необходимости – без такой составной части тройная корона не проявляла активности. Теперь этот компонент поменял свои жутковатые свойства на прямо противоположные, он должен был включаться в самом конце действия панацеи, даря человеку, принявшему препарат, чувство высочайшей радости и полноты бытия.
Стоит ещё раз сказать: благодаря своим уникальным возможностям Ричард Стэнфорд был абсолютно уверен в том, что созданный им препарат будет работать именно так. Дик просто видел это, но вот проверить экспериментально не мог! Даже на себе, хоть такое желание возникало у Стэнфорда не раз и было необыкновенно сильным. Найти добровольца? Это не имело смысла, потому что поделиться своими впечатлениями, подтвердить правоту предвидений Ричарда человек, побывавший под воздействием препарата, уже не смог бы. Такой человек должен был заснуть вечным сном…
Да! Было у панацеи Ричарда Стэнфорда то самое особое свойство, мысль о возможности и даже неизбежности которого забрезжила в мозгу Дика ещё тогда, во время азиатского путешествия. Неизбежной расплатой за приём препарата должна была стать смерть. И, как ни старался давший себе слово Ричард заблокировать это свойство, ничего у него не получалось. Панацея либо была совершенно безопасной, но не работала, либо, в активной форме, работала, но в конце своей работы убивала. Нет, она не была ядом в обычном смысле этого слова. Просто человек под её влиянием тратил столько душевных сил, что жизнь угасала в нём. Просто-напросто без всяких видимых причин останавливалось сердце…