— Не забуду.
Он снова поднялся, и Элли снова схватила его за руку.
— Папа?
— Что, солнышко?
— Не уроните ее, — прошептала она.
Луис подошел к остальным, и Джад представил его племянникам, которые на самом деле были то ли двоюродными, то ли троюродными внучатыми племянниками… потомками брата отца Джада. Здоровенные молодые парни лет двадцати с небольшим, очень похожие друг на друга. Брату Нормы было под шестьдесят, насколько мог судить Луис, и, несмотря на большое горе, держался он молодцом.
— Рад познакомиться со всеми вами, — сказал Луис, чувствуя себя немного неловко — посторонний в семейном кругу.
Они молча кивнули ему.
— Как Элли? Нормально? — спросил Джад и кивнул ей. Она замешкалась в вестибюле и наблюдала за ними.
Ну да, ей же надо убедиться, что я не испарюсь в клубах дыма, подумал Луис и почти улыбнулся. Но следом за этой мыслью возникла другая: Как Оз, Великий и Узясный. Улыбка тут же погасла.
— Да вроде нормально. — Луис помахал ей рукой. Она помахала ему в ответ и вышла на улицу. Луис поразился тому, какой взрослой выглядела его дочь в это мгновение. Вот такие иллюзии, пусть даже и мимолетные, заставляют задуматься о скоротечности жизни.
— Ну что, все готовы? — спросил один из племянников.
Луис кивнул, и брат Нормы тоже.
— Осторожнее с ней, — хрипло проговорил Джад. Потом отвернулся и, склонив голову, медленно побрел к выходу.
Луис подошел к левому заднему углу серо-стального гроба «Американский предвечный», который Джад выбрал для жены. Они вчетвером взялись за ручки и медленно вынесли гроб с Нормой из церкви, в февральский мороз и яркий солнечный свет. Кто-то — наверное, церковный сторож — посыпал золой скользкий утоптанный снег на дорожке. У тротуара стоял катафалк, черный «кадиллак» с уже включенным двигателем, выдыхавшим белые выхлопы в зимний воздух. Рядом с машиной держались распорядитель похорон и его рослый сын, готовые броситься на помощь и поддержать гроб, если кто-то из носильщиков (возможно, брат Нормы) вдруг поскользнется или лишится сил.
Джад стоял вместе с ними и наблюдал, как гроб устанавливают в машину.
— До свидания, Норма, — сказал он, закуривая. — Скоро свидимся, старушка.
Луис приобнял его за плечи, а брат Нормы подошел с другой стороны, оттеснив назад распорядителя похорон и его сына. Здоровяки-племянники (или троюродные внучатые племянники, или кем они приходились Джаду) потихоньку слиняли, выполнив свой скорбный долг. Они выросли вдали от этой ветви семьи; лицо женщины, которую хоронили сегодня, они помнили только по фотографиям и, возможно, редким «официальным» визитам, когда они угощались печеньем Нормы, пили пиво с Джадом и, может быть, с удовольствием слушали его рассказы о временах, в которых не жили, и людях, которых не знали, но при этом все время держали в голове, что в этот день можно было заняться чем-нибудь поинтереснее (к примеру, вымыть машину, или сходить поиграть в боулинг, или просто засесть перед телевизором в компании друзей и посмотреть бокс), и с облегчением вздыхали, когда можно было откланяться.
С точки зрения этих парней, ветвь семьи Джада теперь отошла в прошлое, словно побитый эрозией астероид, покинувший родное скопление — улетающий прочь, тающий на глазах, крошечная песчинка в необозримом пространстве. Прошлое. Фотографии в старом альбоме. Истории о былых временах, рассказанные в комнатах, в которых им, вероятно, было душно и жарко — они-то еще не состарились; их суставы не поразил артрит, их кровь была горяча. Прошлое — это прошлое. И если тело человека есть конверт для души, писем Бога к Вселенной, как учит нас большинство религий, значит, гроб «Американский предвечный» — просто конверт, куда вложено тело, и для этих крепких молодых парней прошлое — не более чем мертвое письмо, которое можно сдавать в архив.
Боже, храни прошлое, подумал Луис и вздрогнул, представив себе, что когда-то наступит день, когда он сам станет таким же чужим и далеким для своих собственных кровных родственников — для своих внуков, если у Элли и Гейджа будут дети и он сам до этого доживет. Приоритеты сместились. Род угас. Юные лица смотрели со старых выцветших фотографий.
Боже, храни прошлое, подумал он снова и еще крепче сжал плечи Джада.
Цветы и венки сложили в задней части катафалка. Заднее окно с электрическим приводом плотно закрылось. Луис поднялся на крыльцо церкви, где его ждала Элли, и они вместе пошли к машине. Луис держал дочку за руку, чтобы она не поскользнулась в своих нарядных сапожках с кожаными подошвами. Люди уже заводили машины, готовясь ехать на кладбище следом за катафалком.
— Папа, а почему они включают фары? — спросила Элли. — Сейчас же светло!
— Чтобы почтить память покойной, Элли. — Голос Луиса дрогнул. Он завел двигатель микроавтобуса и протянул руку к кнопке, включавшей фары. — Поехали.
Уже по дороге домой — прощальная церемония прошла в маленькой кладбищенской часовне, могилу для
Нормы смогут выкопать только весной — Элли вдруг разрыдалась.
Луис взглянул на нее, удивленный, но не особо встревоженный.
— Элли, ты чего?
— Больше не будет печенья, — проговорила она сквозь слезы. — Она пекла самое лучшее в мире овсяное печенье, я такого больше нигде не ела. Но больше она его не испечет, потому что она умерла. Папа, зачем люди умирают?
— Я не знаю, — ответил Луис. — Наверное, чтобы освободить место для новых людей. Для детишек, как вы с Гейджем.
— Я никогда не выйду замуж, не займусь сексом и не заведу детей! — объявила Элли, расплакавшись еще сильнее. — И тогда я, может быть, не умру! Это ужасно! Это так г-г-гадко!
— Зато это конец всем страданиям, — тихо ответил Луис. — Я врач, я видел, как люди страдают. Потому и хотел получить работу в университете… Потому что устал смотреть на людские страдания. У молодых часто что-то болит… и болит сильно. Но страдание — это совсем другое. — Он помолчал и добавил: — Хочешь — верь, хочешь — нет, но когда люди стареют, смерть их уже не пугает. А у тебя впереди еще много-много-много лет.
Элли плакала еще долго, потом зашмыгала носом, а потом замолчала. Когда они уже подъезжали к дому, она спросила, можно ли включить радио. Луис сказал, что можно, и она нашла «This Ole House» в исполнении Шейкин Стивенса на WACZ. Вскоре она начала подпевать. Дома Элли сразу же пошла к Рэйчел и рассказала о похоронах; к чести Рэйчел, она выслушала дочь спокойно, благожелательно и сочувственно, хотя Луис заметил, что жена была бледной и задумчивой.
Когда Элли спросила, умеет ли Рэйчел печь овсяное печенье, та отложила вязанье и тут же поднялась на ноги, словно ждала чего-то подобного.
— Да, — ответила она. — Хочешь, прямо сейчас испечем?
— Хочу! — воскликнула Элли. — Можно прямо сейчас, да, мама?