У нее так сильно дрожали руки, что ей удалось вложить монету в прорезь автомата только со второй попытки. На это раз она позвонила в университетскую поликлинику. Трубку взяла Чарлтон, слегка озадаченная. Нет, сегодня Луиса не было на работе, и она удивилась бы, если бы он был. Она еще раз выразила соболезнования Рэйчел. Рэйчел поблагодарила ее и попросила передать Луису — если он все же появится, — чтобы тот перезвонил ей на домашний номер ее родителей. Да, он знает номер, ответила она на вопрос Чарлтон, не желая говорить ей (хотя та наверняка знала; Рэйчел всегда казалось, что от Чарлтон вообще ничего не скроешь), что ее родители живут на другом конце страны.
Она повесила трубку, дрожа как в лихорадке.
Она могла услышать имя Паскоу где-то еще, вот и все. Господи, твой ребенок растет не в стеклянном аквариуме, как… как какой-нибудь хомячок. Она могла услышать по радио. Или кто-нибудь из детишек в саду ей сказал, а она запомнила. Может быть, она даже не поняла, о чем речь. Пишут же в воскресных приложениях, что человеческое подсознание — как липучка для мух: что к нему только не липнет!
Она вспомнила, как преподаватель психологии в колледже рассказывал им на лекции, что при определенных условиях наша память способна воспроизвести имена всех людей, с которыми мы были знакомы, все съеденные нами блюда, погоду в любой из дней нашей жизни. В это трудно поверить, но это правда. Преподаватель сравнил человеческий разум с компьютером, оснащенным совершенно невероятным объемом памяти: не 16 килобайт, не 32 килобайта и даже не 64, а миллиард килобайт, точнее, тысяча миллиардов. И сколько всего может храниться в этих живых «микросхемах»? Никто не знает. Но их так много, этих ячеек памяти, что мозгу нет необходимости что-либо стирать, чтобы использовать их повторно. Места хватает с лихвой. На самом деле сознанию приходится отключать некоторые блоки памяти, чтобы не перегореть от избытка информации. «Вы не сумели бы вспомнить, куда положили свои носки, — говорил преподаватель, — если бы постоянно держали в голове все содержимое „Британники“».
В этом месте студенты добросовестно рассмеялись.
Но это не лекция по психологии в хорошо освещенной аудитории, с умником-преподавателем, который любил при случае пошутить. Что-то происходит, что-то очень нехорошее, ты это знаешь — ты это чувствуешь. Не знаю, при чем тут Паскоу, или Гейдж, или Черч, но оно точно связано с Луисом. Но что? А вдруг…
Рэйчел похолодела от мысли, пришедшей ей в голову. Она опять сняла трубку и достала монетку из окошка возврата. Не замышляет ли Луис покончить с собой? Потому и выпроводил их из дома, чуть ли не вытолкал за дверь? И Элли как-то почувствовала… нет… к чертям психологию! Неужели у Элли случилось внезапное экстрасенсорное озарение?
На этот раз она позвонила Джаду Крэндаллу. Пять длинных гудков… шесть… семь. Она уже собиралась повесить трубку, и тут он ответил:
— Алло?
— Джад! Джад, это…
— Минуточку, мэм, — перебил ее оператор. — Вы примете звонок от миссис Луис Крид за ваш счет?
— Ну, — сказал Джад.
— Прошу прощения, сэр, это да или нет?
— Нуда.
После короткой заминки оператор все-таки перевел слова Джада с языка янки на нормальный английский.
— Благодарю вас. Можете говорить, мэм.
— Джад, вы сегодня видели Луиса?
— Сегодня? Нет, Рэйчел, сегодня не видел. Но я с утра ездил в Брюэр за продуктами. А после обеда копался в саду за домом. А что?
— Может, и ничего, просто Элли приснился плохой сон в самолете, и я хотела ее успокоить.
— В самолете? — Судя по голосу, Джад насторожился. — Вы где сейчас, Рэйчел?
— В Чикаго. Мы с Элли приехали погостить у моих родителей.
— А Луис с вами не поехал?
— Он прилетит сюда в конце недели, — сказала Рэйчел. Ей было непросто сохранять спокойствие. Что-то в голосе Джада ее пугало.
— Это он предложил вам уехать?
— Ну… да. Джад, что происходит? Ведь что-то же происходит, да? И вы что-то знаете.
— Может быть, вы перескажете мне ее сон? — проговорил Джад после долгой паузы. — Мне бы хотелось узнать, что ей снилось.
46
Поговорив с Рэйчел, Джад надел плащ — ближе к вечеру небо затянули тучи и поднялся ветер — и направился к дому Луиса. Прежде чем ступить на дорогу, он внимательно поглядел по сторонам, нет ли там грузовиков. Во всем виноваты эти проклятые грузовики.
Хотя виноваты вовсе не грузовики.
Он чувствовал зов кладбища домашних животных — и того, что лежало за ним. Когда-то этот призрачный голос звучал как чарующая колыбельная, как обещание покоя и силы, но сейчас он стал жестким и не просто сердитым, а угрожающим и зловещим. Не вмешивайся, ты.
Но он должен вмешаться. В том, что случилось, была немалая доля его вины.
Он увидел, что «хонды-сивик» Луиса нет в гараже. Там стоял только микроавтобус «форд», весь пыльный и явно давно не использовавшийся. Джад толкнул дверь, которая вела из гаража в дом. Она была не заперта.
— Луис? — позвал Джад, заранее зная, что ответа не будет, но ему нужно было хоть как-то нарушить гнетущую тишину, поселившуюся в этом доме. Да уж, старость — не радость, руки и ноги словно налиты свинцом, спина трещит после всего двух часов работы в саду, а в левое бедро как будто ввинтили сверло.
Он скрупулезно осматривал дом в поисках знаков, которые подтвердили бы его наихудшие опасения, — самый дряхлый в мире домушник, подумал он без особого юмора, продолжая искать. Он не нашел ничего такого, что могло бы встревожить его всерьез: ящики с игрушками, которые не отправились в Армию спасения, одежда для мальчика возле двери, и в шкафу, и под кроватью… и, наверное, самое худшее — маленькая кроватка, снова стоявшая в комнате Гейджа. Ничего подозрительного, и все-таки в доме царило тревожное ощущение пустоты, которая словно ждала, что ее наполнят… чем-нибудь.
Наверное, надо бы съездить на бангорское кладбище. Посмотреть, что там и как. Может быть, я там встречу Луиса Крида. Угощу его ужином, что ли.
Но опасность таилась не на бангорском кладбище; она была здесь, в этом доме и за ним.
Джад вернулся к себе. Достал из холодильника упаковку пива, уселся в гостиной у окна, выходившего на дом Кридов, открыл первую банку и закурил сигарету. День потихоньку клонился к вечеру, и, как это часто бывало в последние годы, Джад погрузился в воспоминания о прошлом. Если бы он знал, о чем сегодня размышляла Рэйчел Крид, то сказал бы ей, что, возможно, ее преподаватель психологии был прав, вот только с возрастом этот защитный механизм памяти постепенно изнашивается, как изнашивается и весь организм, и ты с поразительной ясностью вспоминаешь события, лица и имена из далекого прошлого. Поблекшие старые фотокарточки воспоминаний снова становятся четкими, яркие краски проступают сквозь тусклую сепию, голоса — смутное эхо сквозь толшу времени — вновь обретают свою изначальную силу. И никакой это не информационный сбой, сказал бы Джад. Это самая обыкновенная старость.