И ни один источник не приписывает господам-язычникам, будь то в Риме или на Руси, тех чудовищных изуверств над холопами, которые творили в христианских странах две крещёные душегубки – княгиня Эржебет Батори и Дарья Салтыкова.
И новгородского владыку собственные холопы удавили тоже вряд ли за ангельскую кротость и братолюбие. Однако нам сейчас любопытно то, что именно в Киеве, именно в год вокняжения Всеслава, холопы решились отомстить преподобному мучителю.
Бесправные «скоты», «говорящие орудия» решились на убийство хозяина-церковника – не оттого ли, что почувствовали возможность сделать это безнаказанно, не оттого ли, что в Киеве вошли в силу люди, недоброжелательные к вере, столпом коей был архиепископ Стефан?
И ещё одно сообщение, полезное для разъяснения загадок 15 сентября 1068 года. В летописи оно стоит под 1071 годом, в ряду сообщений о деятельности волхвов в конце XI века (мы поговорим о них чуть позднее), но когда именно в реальности происходили события, описанные в нём?
Рассказы в летописях иногда совершали настоящие «путешествия», оказываясь за век-два от той поры, к которой в действительности относились.
Вспомним историю с Рогнедой, которую летописец использовал, разбираясь в причинах вражды киевского и полоцкого княжеских домов спустя полтора века после трагедии полоцкой княжны. А уж в пределах одного-двух десятилетий… многие учёные так и считают, что эпизод этот надо относить ко временам перед нападением половцев в 1068 году и восстанием в Киеве.
Итак, в Киеве нежданно-негаданно объявился волхв, пророчествовавший о великих потрясениях и переменах. О них, говорил служитель древней Веры, ему поведали Пятеро Богов – не иначе те самые, которым поставил в 980 году капище на Киевском холме будущий отступник.
Летописец сообщает, что «невегласи (язычники. – Л.П.) внимали ему, а верные (христиане. – Л.П.) смеялись, говоря: «Бес тобою играет на погибель тебе». Вскоре волхв сгинул бесследно, подводит черту летописец.
Так-таки уж бесследно? А не в ту ли тюрьму, из которой киевляне кинулись освобождать своих людей («дружину свою») в смутный осенний день 1068 года?
Странные события того дня содержат красноречивые следы другой недавней смуты – некие друзья- «дружина» киевлян, томящиеся в тюрьме, отсутствие коней и оружия у оставшихся на свободе.
Здесь явно отголоски какого-то столкновения киевлян с княжьей властью, печально для них закончившегося. Киевляне оказались безоружны [37] , часть (скорее всего – заводилы, или даже заложники, взятые из киевских родов) – заперты в княжьей темнице.
О сути столкновения нам говорят два факта – во-первых, рассказу о событиях 1068 года летописец предпосылает длительное поучение о губительности языческих заблуждений. Во-вторых, приближённые великого князя, как мы помним, при первых признаках нового мятежа советуют ему избавиться от Всеслава – значит, видят в нём возможного вождя восставших. Им он впоследствии и становится.
Так чего ради киевлянам делать своим вождём человека с другого края необъятной Руси, правителя края, который они недавно жестоко разоряли? Чем привлекателен для них низвергнутый государь дальнего Полоцка? И кому в Киеве он мог быть нужен?
Напрашивается один ответ. Всеслав Чародей. Волкулак. «Рождённый от волхвованья». И ратовали за него те же «невегласи», которые внимали киевскому жрецу Пятерых.
Наконец, о сути замолчанных составителем «Повести временных лет» событий, предваривших «мятеж велик» 1068 года, яснее всего говорит сам факт замалчивания. Судя по обыкновению описывать события, привязывая их к тому или иному урочищу в Киеве, автор «Повести…» сам был киевлянином, а будучи к тому же и монахом – тщательно изымал любые намёки на неоднозначность в отношении своей веры и любимого города.
И из рассказа о Кие с братьями (хотя, казалось бы, речь о языческих временах), в том месте, где новгородские летописцы и армянский автор VII века Зенобий Глак упоминали о почитании основателем города «идолов», вместо этого словно бы с обидой вставляет: «были же мужи мудры и смыслены, нарицахуся поляне». И крестились-то киевляне с радостью и умилёнными слезами.
15 сентября 1068 года в городе Киеве произошёл не просто «мятеж велик». В городе, в котором убили епископа и выбрали в князья волкодлака из дремучих полоцких лесов и болот, в которых ещё восемь веков будут славить Перуна и Ярилу, произошёл языческий переворот.
Грозно гудящая толпа поднималась на киевскую Гору, к дворам князя и городской знати, по тому самому Боричеву взвозу, которым, по приказу деда Изяслава, волокли в Днепр изваяние Громовержца. Словно Он Сам, «выдыбавши» из Днепра, шёл отомстить потомкам отступника.
Не оттого ли так цепенел, медлил в тот день жестокий и решительный Ярославич?
И в Кракове этого не могли оставить без внимания. Слишком свежи были в памяти польской крещёной знати дни Маслава. Слишком непрочна была власть князей-католиков над собственными окраинами – ещё и двумя веками позже будут молиться своим Богам мазуры-мазовшане, жители края на востоке Польши.
Вместе на Киев двинулись православные князья Ярославичи, Изяслав вместе с сыном, Мстиславом, и рыцари князя-католика Болеслава. Распри между уже разделившимися и успевшими взаимно отлучить друг дружку церквями были отложены в сторону перед лицом пробудившегося общего врага – древней Веры славян.
А в восставшем Киеве в это время не будет князя. Где был Всеслав, в походе ли на половцев – если уж действительно был его целью дальний город Тмуторокань – или, как утверждает летописец, кинулся в свой край, лежавший на пути карателей, я сказать не могу.
В первом случае это было просто неудачей. Во втором – трагической ошибкой. Впрочем, легко нам судить полоцкого государя, вознесённого мятежом на престол чужого ему города, с изрядно поубавившимся после битв с кочевниками войском, когда с запада шёл с сытой, отдохнувшей и окрепшей дружиной прежний киевский владыка, а с ним – отряды польских рыцарей, а рядом, в конном переходе, сидел за стенами Чернигова его брат!
«Велик зверь, а головы нет – так и многие полки без князя», – напишет сто лет спустя Даниил Заточник. Летописи знают случаи, когда русские войска бросали броды наступающим половцам – только потому, что с ними не было князя, «а боярина не все слушают».
А ведь шли не половцы, шёл свой, киевский князь. А самые верные Всеславу были рядом с ним или лежали в ковылях Дикого Поля…
Вновь собралось вече, только тех, кто требовал оружия и коней, на нём уже не слушали. Говорили другое. Предлагали «повиниться» перед Изяславом, может, мол, простит. Слали послов в Чернигов, к Святославу, прося его посредничества в переговорах с братом. Наконец, послали к самому Изяславу. Тот целовал крест, что не причинит киевлянам вреда…