Матушка-пехота сидела в траншеях, не трепеща от волнения, хорошо зная, что все это должно было двинуться на нее именно в тот час, именно с этих направлений и в таком именно количестве. Под рукой у солдат лежали теперь не хрупкие стеклянные бутылки с горючкой, а специальные противотанковые гранаты. И в каждом взводе были еще противотанковые ружья с длинными, словно водопроводные трубы, черными стволами. Они прожигали шкуру «тиграм», ослепляли их, сбивали с катков гусеницы.
«Да, теперь мы не те, – думал Ромашкин, – теперь нас так просто не возьмешь! Народ тертый, солдат битый, тот самый, который трех небитых стоит». Василий пристально взглянул на своих бойцов. Стоят молча, исподлобья рассматривая черные кресты на бортах «тигров», пушки с набалдашниками, скрежещущие и клацающие, начищенные землей до блеска траки.
Василий понимал – надо, чтобы атака захлебнулась на первой позиции. Но от ощущения спокойной уверенности в своих силах у него возникло странное желание: неплохо, если бы хоть один из «тигров» прорвался сюда, во второй эшелон полка, где, как обычно, находился в резерве взвод разведки. Не терпелось самому встретиться с этим чудовищем.
Словно исполняя это неразумное желание, «тигры» дошли и до первой, и до второй траншей. Их подбивали, жгли, подрывали, но уцелевшие лезли вперед, сметая на своем пути все живое.
И настал момент, когда «тигр» направил свой пушечный ствол прямо в лицо Василию. Круглая дыра этого ствола оказалась такой необъятной, что заслонила поле боя и то, что творилось в небе. «Сейчас из этой дыры вылетит огненный сноп, и от меня не останется ничего», – мелькнуло в сознании Ромашкина.
Уверенность, которая совсем недавно наполняла его душу, вдруг испарилась. Желание потягаться с «тигром» показалось глупостью, которая и привела к беде. «Сам, дурак, напросился, теперь получай!»
Танк выстрелил. Огонь ослепил Ромашкина, и сразу же наступила глубокая тишина. Так бывает в кино, когда пропадает звук. Василий видел: по-прежнему вокруг вскидывается земля от разрывов снарядов, солдаты что-то кричат, раскрывая рты, но все это беззвучно. «Лопнули перепонки», – будто не о себе подумал Василий, не отводя глаз от подползающего еще ближе «тигра».
Когда жаркое дыхание машины коснулось уже лица, Ромашкин деловито метнул гранату. Беззвучно вскинулся еще один фонтан земли и дыма. Танк непроизвольно крутнулся на исправной гусенице, а другая, перебитая, железным удавом сползла на землю. Василий, а за ним Рогатин и Шовкопляс кинулись вперед. Знали – чем ближе к танку, тем безопаснее.
Иван взобрался на танковую корму и встал над люком, держа автомат наготове: экипаж попытается исправить гусеницу или, в крайнем случае, удрать, чтобы не сожгли в этой железной коробке. Рогатин мгновенно сунул ствол автомата в щель и пустил внутрь машины длинную очередь. Крышка, теперь уже никем не придерживаемая, легко поддалась сильному рывку Шовкопляса. Он добавил в чрево танка лимонку и тут же захлопнул люк, чтобы не попасть под осколки.
Василий не слышал взрыва гранаты, только увидел желтый дымок, потекший из щели неплотно прикрытого люка. Шовкопляс и Рогатин безголосо двигали губами. «Неужели оглох навсегда?» – опять спросил себя Василий и показал ребятам на свои уши, помахал руками – ничего, мол, не слышу. Иван настойчиво кивал куда-то назад. Оглянувшись, Василий убедился, что немецкие танки не только горели. Поредевший их боевой порядок все глубже вклинивался в нашу оборону. «Тигры» и сопровождавшая их пехота уже миновали и штаб, и тылы полка, устремлялись куда-то к дивизионным резервам. «Как же нас автоматчики не побили?» – удивился Василий и спрыгнул назад в окоп – приближались новые немецкие танки. Только эти шли уже не сплошным развернутым фронтом, а отдельными подразделениями, рассредоточенно.
«Что же происходит? Мы в окружении, что ли? Уцелел ли полк? Где Караваев? Гарбуз?» Ромашкин посмотрел в бинокль на полковой НП. Там мелькали чьи-то головы, похоже, в наших касках.
– За мной! – скомандовал Василий и опять удивился: он не слышит своего голоса, а ребята поняли команду.
К НП полка стягивались уцелевшие роты. Куржаков, как всегда в бою, возбужденный и веселый, энергично жестикулировал, но Василий не понимал, о чем он говорит. Полковое командование тоже в целости. Караваев отдавал распоряжения, показывая на холмы и овраги.
С жалостью поглядев на своего комвзвода, Иван Рогатин написал пальцем на рыхлой земле, вывороченной снарядом: «Занимаем круговую оборону».
В ушах Ромашкина тишина сменилась каким-то гудением, будто их заливала вода. Голова болела. Ломило в затылке. Разведчики повели его под руки на участок, отведенный для обороны взвода. И здесь сознание Ромашкина стало гаснуть. Он лег в кусты и забылся.
Немцы, не обращая внимания на советские части, оставшиеся в их тылу, все рвались и рвались вперед. Только вперед! Стремились во что бы то ни стало замкнуть свои клещи у Курска.
Ромашкин иногда приходил в себя, открывал глаза, к нему склонялся кто-нибудь из разведчиков, давал попить, предлагал еду. Василий плохо соображал, где он и что происходит вокруг. Опять проваливался куда-то, и не то в бреду, не то в действительности ему виделось бездонное жерло танковой пушки. Он силился убежать от ее разверстой пасти и не мог – его держали.
Эвакуировать контуженного старшего лейтенанта было некуда.
На шестой день Василию стало лучше. Открыв глаза, увидел Гарбуза. Попытался встать перед замполитом, но подняться не смог.
– Лежи, лежи. – Гарбуз придержал его рукой. – Ну, как самочувствие?
– Нормально, товарищ майор, – ответил Ромашкин. Ему казалось, ответил громко и четко, а на самом деле Гарбуз едва понял его тихую заплетающуюся речь.
– Значит, ты меня слышишь? – обрадовался Гарбуз.
– А как же! Говорю ведь с вами!
– Верно. И даже мыслишь логично. Значит, все в порядке.
– А как наступление?
– Немецкое?
– Наше.
– Откуда ты знаешь о нашем наступлении? Тебя контузило, когда мы отходили.
– Знаю. Должны мы наступать!
Гарбуз был растроган этой уверенностью.
– Дорогой ты мой, все будет в свой срок. Фашисты выдыхаются. За неделю всего на семь километров к Понырям продвинулись. А от Белгорода чуть больше тридцати. Не получилось у них окружения. Не дотянулись до Курска. Поправляйся, Василий, скоро наши погонят фрицев, и мы подключимся.
– Я хоть сейчас. – Ромашкин хотел встать, но земля с обгоревшей пшеницей, черными, закопченными танками, с Гарбузом и разведчиками, его окружавшими, вдруг качнулась, накренилась, и он прилег, чтобы не покатиться по этой качающейся земле куда-то к горизонту.
– Ты лежи, не хорохорься, – приказал Гарбуз.
Ночью на Василия опять полз танк, наводил длинную и глубокую, как тоннель, пушку, а гитлеровцы с засученными рукавами старались загнать Ромашкина в эту круглую железную дыру.