С 8 августа 1941 года в городе объявили осадное положение. Въезд в него без специальных пропусков был запрещен. Также вводился комендантский час, то есть с восьми часов вечера до шести часов утра выходить из дома могли только те, у кого имелся особый пропуск. Под усиленную охрану взяли промышленные предприятия, морской порт, объекты транспорта и связи, источники водоснабжения.
В городе опасались — и совсем не зря — появления диверсантов. Фашисты начали регулярно бомбить Одессу. Несколько раз бывало, что ночью кто-то подавал им световые сигналы с чердаков многоэтажных домов, наводил бомбардировщики на цель. Особенно пострадал при этом морской порт.
Имел место и другой случай. Неожиданно на гражданский аэродром Одессы приземлился небольшой самолет без опознавательных знаков. Наша противовоздушная оборона сто, как говорится, проспала. Но из самолета выскочили 17 немецких автоматчиков и открыли бешеную стрельбу. Они попытались захватить аэродром для приема нового, более многочисленного десанта. Бойцы истребительного батальона Ильичевского района пришли в себя довольно быстро. Противник был окружен и уничтожен, самолет захвачен. Никакого другого десант фрицам высадить не удалось.
Тем не менее, потеснив советские войска у Тилигульского лимана, захватчики 13 августа вышли к морскому побережью. Таким образом, дуга сухопутной вражеской осады вокруг Одессы замкнулась. Теперь связь с Большой землей можно было держать лишь по морю и по воздуху. Но Ставка Верховного главнокомандования в Москве отдала приказ: «Одессу не сдавать!» Этот приказ нашел горячий отклик и поддержку в сердцах одесситов. Тысячи жителей города поступили на службу в воинские части 25-й Чапаевской и 95-й Молдавской стрелковых дивизий, оборонявших Одессу…
Старичок-вахтер, который помнил Людмилу, пропустил ее в здание научной библиотеки, не спросив удостоверения. Софью Чопак она нашла в книгохранилище. Там кипела работа. После объявление в городе осадного положения, многие учреждения культуры стали готовить к эвакуации по морю на Кавказ. Фонд научной библиотеки тоже включили в их число. Десятки деревянных ящиков теперь стояли в проходах между шкафами и полками. Сотрудники библиотеки укладывали в них наиболее ценные раритеты, заново нумеровали их, составляли описи, прилагавшиеся к каждому ящику.
Сон я, увидев Павличенко, бросилась ей на шею и воскликнула:
— Люда, ты жива! Как я рада!
— Жива, — Людмила улыбнулась и тоже обняла подругу. — Сегодня утром выписалась из госпиталя.
— А что с тобой было? — Чопак отстранилась и окинула ее пристальным взглядом, видимо, ища следы ранений.
— Пустяки. Контузия от немецкого снаряда.
— Значит, ты воевала?
— Конечно. Я ведь говорила тебе: моя военно-учетная специальность — снайпер.
— Да, помню… Тогда ты еще поспорила с папой. Но я не очень-то верила тебе, — небрежно произнесла Соня.
— Почему?
— Я бы так не смогла. Быть в армии, всегда среди мужчин, которые есть существа весьма грубые. Да еще оружие в руках. Слишком тяжело, слишком страшно, слишком непривычно.
— Положим, привыкнуть можно ко всему, — Людмила пожала плечами. — Но труднее всего — к смерти.
— И ты их убивала? — спросила Соня.
— Кого?
— Ну, немцев.
— Нет, больше румын…
Соне, девушке мечтательной и немного избалованной, самой младшей из детей в многочисленном семействе Чопак, даже их фамильная профессия — врач — оказалась не по плечу. Она чувствовала себя хорошо лишь среди книг. За толстыми стенами научной библиотеки, в тишине ее залов и хранилищ, в вымышленном мире литературных образов и героев давно минувших дней, о коих повествовали столетние манускрипты. Нынче война подобралась совсем близко к сей заповедной территории. Башня из слоновой кости зашаталась. Софью мучил вопрос: что ей делать? То ли отправляться в эвакуацию, сберегая книги. То ли оставаться в Одессе и поступить нянечкой в отцовский госпиталь. То ли записать в народное ополчение и воевать смело, как снайпер Людмила Навличенко.
— Люда, надеюсь, ты проведешь этот вечер у нас, — предложила красноармейцу 54-го полка милая одесская барышня. — Мне бы хотелось еще поговорить с тобой. Боря тоже будет рад.
— Разве он не на фронте? — удивилась Людмила.
— Он хотел, но папа ему не разрешил. Приказал остаться в госпитале при мединституте. Сейчас Борька ассистирует ему на операциях. Молодому хирургу это полезно.
— Но захочет ли видеть меня уважаемый Яков Савельевич?
— Захочет. Недавно он вспоминал про тебя.
— Вот как?
— Да, — Соня улыбнулась. — Отчасти он признал твою правоту.
— Что на него повлияло? — поинтересовалась Люда.
— Огромное количество раненых и последний бомбовый удар по центру города…
Профессор Чопак работал много. По сути дела, он просто переселился в госпиталь, где в его помощи нуждалось множество людей. Он делал операции сам, консультировал коллег. Были у него и свои пациенты — офицеры, доставленные с передовой в тяжелом состоянии. Рано утром за ним приезжала генеральская легковая автомашина «эмка», вечером она же доставляла профессора обратно на Греческую улицу. Иногда он оставался в госпитале на ночь. Там, бывало, сутками дежурили его сын Борис и его старшая дочь Анна, врач-терапевт.
Однако сегодня все они хотели собраться в большой профессорской квартире за ужином. Повод для того имелся замечательный — бабушке Марии Григорьевне, некогда известной всей Одессе акушерке, исполнялось 80 лет.
Коварная Софья Чопак, конечно же, не сообщила подруге об этом, и Люда попала в ситуацию, не совсем для нее приятную. Вроде бы она пришла в гости в день семейного торжества, но подарка не принесла. В солдатском ранце Павличенко помещались лишь вещи, крайне необходимые, вроде белья, двух рубашек, двух полотенец, да в продуктовом мешке — полбуханки ржаного хлеба, выданного ей в госпитале в качестве сухого пайка. Самый ценный предмет — боевая финка в ножнах на поясе. Но никому и никогда Людмила не отдала бы свое холодное оружие.
В ответ на ее сбивчивые поздравления и объяснения Мария Григорьевна, худощавая старушка с копной седых волос и с серыми глазами, что смотрели сквозь пенсне очень внимательно, ласково произнесла:
— Спасибо, деточка! Ваш правдивый рассказ о событиях на фронте и будет для меня подарком. Присаживайтесь…
Но долго беседовать с именинницей Людмиле не довелось. Стали прибывать другие гости, в основном родственники: родные и двоюродные братья и сестры, их жены и мужья, племянники и племянницы. Всего собралось человек пятнадцать. Ждали самого Якова Савельевича, его сына Бориса и дочь Анну, которые пока задерживались на работе. Наконец дверь отворилась, и на пороге гостиной появился хозяин дома с большим букетом цветов и каким-то свертком в руках. Все это он шумно — с шутками-прибаутками, поцелуями и объятиями — вручил Марии Григорьевне. Вслед за отцом бабушку поздравили Борис и Анна.