На участке первого батальона 54-го полка утром 19 декабря было относительно тихо. Но вдруг фашисты начали интенсивный обстрел из пушек и минометов. Его пехотинцы переждали, забившись в «лисьи норы» — углубленные блиндажи с тремя накатами бревен наверху. Затем боевое охранение сообщило о появлении вражеской техники. На поляну, лязгая гусеницами, выползли самоходка «StuG III» с короткой, точно обрубленной пушкой, и бронетранспортер «Sd.Kfz.250/1», который непрерывно вел огонь из пулемета, установленного за броневым щитком на крыше кабины. Сразу за боевыми машинами двигалось около двух батальонов стрелков и автоматчиков. Самоходку взяла на прицел наша противотанковая батарея. Разделаться же с колесно-гусеничным бронетранспортером предстояло пехоте.
По плану комбата Дромина при общем наступлении немцев на позиции первого батальона бойцам снайперского взвода следовало находиться рядом с пулеметчиками и вместе с ними отбивать атаки противника. Старшему сержанту Павличенко, опять-таки по согласованию с лейтенантом, разрешалось уходить на скрытые, заранее подготовленные позиции на нейтральной полосе, чтобы из засады вести огонь по офицерам, унтер-офицерам, пулеметным гнездам и расчетам минометов.
В данный момент пулеметное гнездо само приближалось к Людмиле со скоростью примерно 25 км в час. Приземистая и не очень большая по размеру, весом почти в шесть тонн броневая машина «Sd.Kfz.250/1» бежевого цвета, раскрашенная коричневыми и зелеными пятнами, поворачивалась левым боком, непрерывно осыпая пулями пространство перед окопами первого батальона. На боку у нее отчетливо виднелся черно-белый крест и бортовой номер «323», что означало: 3-й бронетранспортер 2-го взвода 3-й роты. Расстояние сокращалось. Автомобиль подъезжал к давно пристрелянному ориентиру — низко обломанному стволу молодого вяза, и Людмила, прищурив левый глаз, заглянула в круглый окуляр оптического прицела ПЕ.
Ей предстояло в течение минуты решить задачку по баллистике.
Во-первых, бронетранспортер имел довольно высокие борта, и следовательно, головы пулеметчиков так бесстрашно работавших у MG-34, находились над землей на расстоянии более двух метров. Она же лежала в своем убежище прямо на земле, держа винтовку на небольшом бруствере. Между линией прицеливания и горизонтом оружия образовался угол в тридцать пять градусов, называемый «углом места цели», и сейчас он был положительным. Стало быть, прицел надо устанавливать с понижением.
Во-вторых, бронетранспортер передвигался. Это означало, что необходимо «упреждение». Снайперу нужно перемещать винтовку по направлению движения цели и впереди нее, соответственно ее скорости. Сосчитать «упреждение» на дистанции в 200 метров легко. Пуля из «трехлинейки» долетит до нее за 0,25 секунды. За это время немецкий броневик пройдет четыре метра. Применив в расчетах понятие «одной тысячной», Люда повернула боковой маховик на металлической трубке прицела на несколько делений и затем мягко нажала указательным пальцем на спусковой крючок.
На том стрельба из пулемета на «Sd.Kfz.250/1» закончилась.
Солдаты повалились на дно бронетранспортера. Каски их не спасли. Русские пули прилетели снизу и поразили их в глазницы. Очень глупо поступил унтер-офицер— командир экипажа броневика. Удивленный, он поднялся из кабины в кузов, чтобы посмотреть, отчего замолчал пулемет. Ведь стрельбу противник вел только с фронта, а спереди машину защищали броневые листы толщиной около полутора сантиметров. Подумать о снайпере он не успел: пуля пробила ему висок. Но те, кто внимательно наблюдал за этой атакой с командного пункта разведывательного батальона, догадались.
Буквально через минуту на рощицу, где находилась Людмила, обрушились залпы немецких минометов «Gr.W» калибра 81 мм. Запасное, более глубокое и хорошо оборудованное укрытие у нее тут было. Трижды перекатившись через левый бок, она почти добралась до него. Однако не мина, а тяжелый снаряд вдруг разорвал воздух, поднял вверх комья земли, ветки, обломки деревьев, опавшую листву. Словно горячая лапа огромного зверя толкнула ее в плечо, а острая боль лишила сознания.
Очнулась Людмила от холода.
Шинель и маскхалат на правом плече и спине превратились в лохмотья. Каска с разорванным ремешком валялась рядом. Деревянное ложе винтовки сломалось, ствол ее изогнулся, оптический прицел вообще отсутствовал. Самое плохое заключалось в том, что крона акации, расщепленной снарядом, упала и прижала старшего сержанта к земле, не давая возможности подняться. Боль сконцентрировалась под правой лопаткой. Но достать до раны, перевязать ее Люда самостоятельно не могла. Только чувствовала, что кровь уходит. От нее мокли на спине нательная рубаха и гимнастерка.
Приближались сумерки. В лесу было очень тихо. Где-то перекатывалось эхо далекой канонады. Но здесь бой, видимо, закончился. Чем он закончился? Где теперь находятся ее однополчане? Куда удалось дойти фрицам? Будут ли ее искать?..
В мозгу, отуманенном болью, большой потерей крови и все усиливающимся холодом, слова распадались на слоги, утрачивали смысл, исчезали. На смену им приходили видения. Сначала неясные и смутные. Потом — другие, имевшие очертания, фигуры, лица. Она готовилась к смерти и думала, что сейчас должна увидеть тех, кого потеряла за несколько месяцев войны. Однако к ней обращалась ее мать Елена Трофимовна, ласково называемая в семье Ленусей, добрый друг и советчик Людмилы, ныне обитающая в далекой Удмуртии. Появилось и суровое лицо отца. «Беловы так просто не уходят!» — его фраза не прозвучала, а как будто отпечатывалась в сознании Людмилы. Сын Ростислав, обожаемый ею Моржик, очень вырос за те полгода, что они не виделись, не ребенком он стал, но угловатым подростком. Он протянул ей руку: «Мамуля!» Рука была теплой. Она ощутила ее прикосновение и с трудом открыла глаза.
Голые ветви деревьев, искалеченных артиллерийским обстрелом, чернели на фоне серого зимнего неба. Последний луч заходящего солнца все-таки пробился через их печальную путаницу и упал на сияющие доспехи викинга. Яркие блики вспыхнули на его шлеме с поднятым забралом.
Видя, что старший сержант Павличенко сейчас потеряет сознание, командир второй роты склонился над ней.
— Люся, не умирай! — в отчаянии воскликнул Алексей Киценко. — Люся, я тебя прошу! Люся, ну пожалуйста!..
На исходе 19 декабря 1941 года в медсанбате № 47, вместе с походно-полевыми госпиталями №№ 316, 76, 356, расположенными в инкерманских штольнях, работа не прекращалась. За три дня немецкого наступления туда доставили около трех тысяч раненых бойцов и командиров. Все они требовали немедленного осмотра, лечения, ухода. После срочных операций и перевязок многих отправляли в эвакуацию. Поздним вечером 19-го от Каменной пристани в Южной бухте отошел транспорт «Чехов», имея 473 человека тяжелораненых на борту. Темнота зимней ночи скрыла его от фашистской воздушной разведки. Сопровождаемый тральщиком «Мина», пароход взял курс на город Туапсе, расположенный на кавказском побережье Черного моря.
Смена Бориса Чопака уже закончилась. Сняв резиновые перчатки, марлевую повязку и шапочку, он собирался выпить чаю в ординаторской комнате и затем лечь спать. Не менее десяти операций за двенадцать часов, то есть примерно час на каждую, — такой была норма установленная для фронтовых хирургов Главным санитарным управлением РККА. Сын профессора с ней справлялся, и мастерство его росло. За талант, вероятно, полученный по наследству, молодого врача ценило начальство: Борису присвоили звание старшего лейтенанта медицинской службы и назначили заведовать хирургическим отделением медсанбата Чапаевской дивизии.