– Вы сошли с ума, – выкрикнул я с возмущением. – Объясните же наконец, о чем идет речь?
Он достал коробок спичек и зажег сигарету, защищая огонек ладонями и не переставая при этом глядеть на меня сквозь очки, в которых отражалось маленькое пламя. А потом изложил свою версию событий.
Когда он кончил говорить, мы оба какое-то время молчали. Мы стояли рядышком, опершись на влажные перила, и смотрели на сверкающие в зале огни. Рассказ Корсо длился столько, сколько ему понадобилось, чтобы выкурить сигарету. После чего он бросил окурок на пол и придавил каблуком.
– По логике вещей, теперь мне следует признаться: «Да, это правда!», и протянуть руки, чтобы вы надели на них наручники… – сказал я. – Вы и впрямь ожидаете чего-то подобного?
Он чуть помедлил с ответом. Изложив свою версию, он, видимо, и сам почувствовал ее шаткость.
– И все же, – прошептал он, – связь существует.
Я уперся взглядом в узкую тень, которую он отбрасывал на мраморные плиты террасы. Прямоугольники света из зала разрезали тень на части и вытягивали ее так, что она стелилась по ступеням до самого сада.
– Боюсь, – добавил я, – воображение сыграло с вами злую шутку.
Он медленно покачал головой:
– Разве это плод моего воображения: Виктор Фаргаш, утопленный в пруду, баронесса Унгерн, сгоревшая вместе со своими книгами?.. Все это случилось на самом деле. И две истории переплетаются между собой.
– Вы сами сказали – две истории. А может, и связи тут чисто литературные? То есть интертекстуальные…
– Оставьте ваши литературоведческие термины. Но ведь именно с этой главы Дюма все и началось. – Он с обидой посмотрел на меня. – С вашего проклятого Клуба. С ваших забав и игрушек.
– Тут нет никакого преступления. Играть никому не запрещено. Если бы это была не реальная история, а художественное произведение, вы как читатель были бы главным виновником.
– Не говорите глупостей.
– Нет, это не глупости. Из всего рассказанного вами я могу заключить, что вы тоже сплели воедино реальные факты с известными литературными сюжетами, сотворили теорию и пришли к ложным выводам. Но факты – вещь объективная, и на них нельзя свалить вину за свои ошибки. История «Анжуйского вина» и история этой таинственной книги, «Девяти врат», никак между собой не связаны.
– Вы сами подтолкнули меня к мысли…
– Мы, то есть Лиана Тайллефер, Ласло Николаевич и я, ни к чему вас не подталкивали. Вы по собственному почину заполнили пробелы, словно речь шла о романе, построенном на всякого рода ловушках, а вы, Лукас Корсо, были читателем, который решил, что он тут самый умный… Никто и никогда не говорил вам, что в действительности все происходило именно так, как вы себе вообразили. Поэтому ответственность целиком ложится на вас, друг мой… И главная ваша беда – чрезмерная тяга к интертекстуальности, вы устанавливаете искусственные связи между разноплановыми литературными явлениями.
– А что еще мне оставалось делать? Чтобы двигаться, нужен какой-то план, какая-то стратегия, не мог же я спокойно сидеть и ждать, чем все кончится. Любая стратегия предполагает, что должен быть выработан некий образ противника, он и определяет дальнейшие шаги… Так действовал Веллингтон, думая, что Наполеон думает, что он сделает именно это. А Наполеон…
– Наполеон тоже совершил ошибку, приняв Блюхера за Груши, потому что военная стратегия чревата не меньшим риском, чем литературная… Послушайте, Корсо, наивные читатели уже повывелись. Перед печатным текстом всяк проявляет свою испорченность. Читатель формируется из того, что он прочел раньше, но также из кино и телепередач, которые он посмотрел. К той информации, которую предлагает ему автор, он непременно добавляет свою собственную. Тут и кроется опасность: из-за избытка аллюзий может получиться неверный или даже вовсе не соответствующий действительности образ противника.
– Значит, информация была ложной.
– Не обязательно. Информация, которую дает вам книга, обычно бывает объективной. Хотя злонамеренный автор может представить ее в таком виде, что читатель поймет ее превратно, но сама по себе информация никогда не бывает ложной. Это сам читатель прочитывает книгу неверно.
Он глубоко задумался. Потом снова облокотился на перила, повернувшись лицом к саду, где властвовали тени.
– Тогда появляется еще один автор, – процедил Корсо сквозь зубы и очень тихо.
Какое-то время он стоял неподвижно. Затем достал из-под плаща папку с «Анжуйским вином» и положил ее рядом, на покрытые мхом перила.
– У этой истории два автора, – упрямо пробурчал он.
– Возможно, – сказал я, забирая рукопись Дюма. – И один, видимо, оказался настоящим злодеем… Но моя забота – роман-фельетон. Если вас интересуют детективы – поиск следует вести в ином месте.
– Проклятие! Вот уж затруднение, – сказал Портос. – В прежние времена нам никогда не приходилось вдаваться в подробности. Дрались, потому что дрались.
А. Дюма. «Виконт де Бражелон»
Лукас Корсо сидел на водительском месте, откинув голову на спинку кресла, и глядел в окошко. Автомобиль стоял на маленькой придорожной площадке – там, где шоссе делало последний поворот перед спуском к городу. Старая его часть, окруженная древними стенами, плыла в поднимающемся с реки тумане и казалась голубоватым призрачным островком. Это был какой-то промежуточный мир, лишенный и света, и теней, – иначе говоря, обычный кастильский рассвет, холодный и робкий, когда первые проблески дня начинают вычерчивать на востоке линии крыш, труб и колоколен.
Он хотел узнать время, но еще в Менге в часы его попала вода, так что теперь стекло запотело и циферблата видно не было. Корсо поднял взгляд к зеркалу и наткнулся на собственные усталые глаза. Менг-на-Луаре, канун первого апрельского понедельника… Сейчас Корсо находился за много километров оттуда, и уже успел наступить вторник. Обратный путь был долгим, и чудилось, что далеко позади остались, вернее, отстали и Балкан, и Клуб Дюма, и Рошфор, и миледи, и Ла Понте. Тени завершенного рассказа, после того как перевернута последняя страница и автор нанес последний удар – поставил точку, легонько стукнув по клавиатуре «Кверти» – вторая клавиша внизу справа. И этим вполне необязательным поступком напомнил, что речь идет всего лишь о строках на собранных в стопку печатных листах, о равнодушной бумаге. О судьбах, которые вдруг тоже сделались посторонними.
Этот рассвет, так похожий на пробуждение, Корсо встретил с покрасневшими глазами и трехдневной щетиной на щеках; в парусиновой сумке лежал последний экземпляр «Девяти врат». И все, ничего больше у охотника за книгами не осталось. Нет, еще девушка. Только это выкинул на берег прибой. Рядом раздался стон, Корсо повернулся и глянул на нее. Она спала на соседнем сиденье, накрывшись курткой, положив голову на правое плечо Корсо. Она тихо дышала приоткрытым ртом и порой чуть вздрагивала. И снова еле слышно стонала, и тогда меж бровями у нее появлялась маленькая морщинка, делавшая ее похожей на обиженную девочку. Рука, высунувшаяся из-под синей куртки, была повернута ладонью вверх, пальцы полураскрыты, словно мгновение назад что-то упорхнуло из них или они готовились что-то принять.