— Есть человек, которому можно доверять целиком и полностью. Он специалист по уголовному и каноническому праву и уже не раз сотрудничал с нами. Его зовут Арсе. Я звонил ему из Архиепископского дворца, и он прилетит из Мадрида сегодня в полдень… Расскажите ему все, что знаете, и строго следуйте его указаниям.
Грис Марсала посмотрела на имя, написанное на карточке.
— Вы не стали бы вызывать сюда такого адвоката ради меня.
Она выглядела не испуганной, а бесконечно печальной. Как будто церковь и в самом деле рухнула у нее на глазах.
— Конечно нет. — Куарт произнес это с улыбкой, чтобы приободрить ее. — Скорее, это ради всех нас. Это дело крайне деликатное, и в нем принимает участие гражданское правосудие. Лучше, чтобы мы располагали советами специалиста.
Аккуратно сложив карточку, она сунула ее в один из задних карманов джинсов.
— Где дон Приамо? — снова спросила она. В ее светлых глазах стоял укор; они почти обвиняли Куарта в исчезновении старого священника. Тот слегка покачал головой.
— Понятия не имею, — тихо ответил он. — И в этом вся проблема.
— Он не из тех, кто убегает.
Куарт был согласен с ней, однако не сказал ничего. Он смотрел на исповедальню. Полицейские сняли синий брезент и вытащили тело Бонафе; затем поместили его в мешок из металлизированного пластика и положили на носилки. Симеон Навахо, продолжая разговаривать со следователем, наблюдал за ними.
— Я знаю, что он не из тех, кто убегает, — проговорил наконец Куарт. — И именно в этом заключается другая проблема.
Ему понадобилось меньше пяти минут, чтобы преодолеть расстояние между церковью Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, и «Каса дель Постиго». Он никогда не потел, но в это утро, когда он позвонил у входа, его черная рубашка под пиджаком прилипла к плечам и спине. Открыла ему служанка, и Куарт, едва успев спросить, дома ли Макарена, тут же сам увидел ее под арками внутреннего двора. Она разговаривала с двумя полицейскими: мужчиной и женщиной. Заметив Куарта, она посмотрела на него очень спокойно, потом, кивнув полицейским, пошла ему навстречу. На ней была рубашка в мелкую голубую клетку, джинсы и те же самые сандалии, что накануне. Она не была накрашена, распущенные волосы еще влажны. От нее пахло гелем для душа.
— Он не делал этого, — сказала она.
Вначале Куарт не ответил. А когда собрался ответить, то чуть не спросил, кого она имеет в виду. Над двориком стоял аромат базилика и еще какой-то травы; утреннее солнце, отражаясь от стекол верхнего этажа, бросало прямоугольники света на длинные зеленые листья папоротников, на горшки с геранью, стоящие на свежевымытом мозаичном полу. И еще оно наполняло медовыми переливами темные глаза женщины, и все то, на чем держалась уверенность Куарта, уплывало куда-то, таяло без следа.
— Где он? — выговорил он наконец.
Макарена серьезно взглянула на него исподлобья:
— Не знаю. Но он никого не убивал.
Они были очень далеко от ночи, от сада под освещенным окном голубятни, от листьев апельсиновых деревьев и бугенвилий, отбрасывавших узорные тени на ее лицо. Далеко от мрака, от лунного света, от лица маски. Слоновая кость уже была другой, мерцала иначе на вымытой с утра коже, и уже не было ни тайны, ни соучастия, ни улыбки. Обессиленный храмовник огляделся по сторонам, недоумевая, чувствуя себя нагим под солнцем, со сломанным мечом, в разорванной кольчуге. Таким же смертным, как все смертные, таким же уязвимым и обыкновенным, как все они. Потерянным, как сказала Макарена — сказала очень точно — перед тем, как совершить с его плотью это темное чудо. Ибо было написано: Она разрушит сердце твое и волю твою. А старые книги мудры. Утонченное, невинное злодейство, связанное с разрушительными способностями всякой женщины, включало в себя и это: оставить своей жертве ясность ума, достаточную, чтобы она, жертва, могла созерцать ущерб, нанесенный ей поражением. А Куарту как раз хватало этой ясности, чтобы понимать, что он оказался в жестком противоречии со своим саном священнослужителя, оказался замешан в том, во что вмешиваться не собирался, и навсегда лишен оправданий, могущих успокоить совесть.
Он взглянул на часы, так и не увидев стрелок, потрогал стоячий воротничок рубашки, ощупал пиджак на уровне кармана, в котором он носил карточки для записей. Проделывая все эти привычные, хорошо знакомые движения, он пытался собрать воедино остатки своего былого хладнокровия. Макарена смотрела на него терпеливо, ожидая. Нужно говорить, сказал себе он. Говорить — вдали от сада, от ее кожи, от луны. Есть тайна, которую нужно разгадать, и для этого он пришел сюда.
— А твоя мать?
Это первое обращение на «ты» при солнечном свете нелегко далось ему; но Куарт, хотя больше и не был хорошим солдатом, ненавидел лицемерие священника, шокированного собственным поведением. Однако Макарена вполне равнодушно слегка махнула рукой в сторону верхней галереи.
— Она там, наверху, отдыхает. Она не знает ни о чем.
— Что здесь происходит?
Она покачала головой. Капельки воды, стекающие с влажных волос, оставляли темные следы на плечах ее рубашки.
— Я не знаю, что происходит. — Она по-прежнему думала об отце Ферро, а не о Куарте. — Но дон Приамо никогда не сделал бы такого.
— Даже ради своей церкви?
— Даже ради нее. Полицейские говорят, что этот Бонафе умер уже вечером. А ты вчера вечером говорил с доном Приамо. Ты думаешь, что он пришел бы сюда — вот так, спокойно — полюбоваться звездами после того, как убил человека?.. — Она развела руками. — Это же просто смешно.
— Но он скрылся.
Макарена сдвинула брови.
— Я не уверена. И это меня тревожит.
— Тогда найди другое объяснение. Или помоги найти его.
Она задумалась, глядя на узоры мозаичного пола. А Куарт смотрел на ее лицо, нежные очертания шеи, начало мягких округлостей, открытое распахнутым воротом рубашки, краешек бретельки белого бюстгальтера. Он ощутил покалывание в кончиках пальцев — они тоже помнили все это — и одновременно отчаяние от сознания утраченного. Макарена Брунер была прекрасна и при свете дня.
— Эти полицейские пришли час назад, и у меня почти не было времени подумать… Но есть что-то. Что-то, что не связывается. — Она нахмурилась. — Представь на минуту, что дон Приамо не имеет ко всему этому никакого отношения. Что именно поэтому он так естественно вел себя вчера.
— Он не ночевал дома, — возразил Куарт. — И мы предполагаем, что он запер церковь, когда труп уже находился в ней.
— Не могу поверить. — Макарена положила руку на его локоть. — А если с ним тоже что-нибудь случилось?.. Может быть, он вышел отсюда, а потом… Не знаю. В жизни бывает всякое.
Куарт сделал движение, чтобы освободиться от ее руки, но она, безразличная ко всему, кроме своей тревоги, не обратила на это внимания. Между ними в изразцовом фонтане тихо журчала вода.