Отец Ферро упрямо созерцал дно своей чашки с шоколадом, а Макарена Брунер смотрела на Куарта. Дочь герцогини дель Нуэво Экстреме была одета в джинсы и синюю клетчатую рубашку, не накрашена, волосы собраны в хвост. Она двигалась неторопливо, спокойная и уверенная в себе, с кувшином шоколада или кофейником в руках, внимательная к матери и гостям, а особенно к Куарту. Казалось, ее забавляет сложившаяся ситуация.
Крус Брунер отпила глоток кока-колы и любезно улыбнулась, опустив стакан на колени, где лежал веер.
— Как вам показалась наша церковь, падре?
Голос, несмотря на годы, у нее был твердый. Необыкновенно твердый и спокойный. Она смотрела на Куарта, ожидая его ответа. Чувствуя на себе и взгляд Макарены Брунер, Куарт учтиво улыбнулся в пространство.
— Там хорошо, — сказал он, надеясь, что такой ответ удовлетворит и ту и другую сторону. Краешком глаза он видел темную безмолвную фигуру отца Ферро. При встрече, в присутствии герцогини и ее дочери, они обменялись несколькими общепринятыми в таких случаях словами. Все остальное время они старались не обращаться друг к другу, но Куарт чувствовал, что это молчание — всего лишь пролог к чему-то, что должно произойти позже. Никто не приглашает на чашку кофе охотника за скальпами и его предполагаемую жертву просто так, не имея ничего в виду.
— Было бы жаль потерять ее. Как вы полагаете? — настойчиво продолжала герцогиня.
Куарт успокоительно покачал головой:
— Надеюсь, этого никогда не случится.
— А мы думали, — глядя на него в упор, проговорила Макарена, — что вы приехали в Севилью именно для этого.
В расстегнутом вороте рубашки на ее шее выделялись своей белизной бусы из слоновой кости, и Куарт не удержался от мысли: интересно, а пластиковая зажигалка у нее по-прежнему под бретелькой бюстгальтера? Он с удовольствием провел бы два месяца в чистилище, лишь бы увидеть выражение лица отца Ферро при виде того, как она закуривает сигарету.
— Вы ошибаетесь, — ответил он. — Я здесь потому, что мое начальство хочет составить себе точное представление о сложившейся ситуации. — Он отпил глоток кофе и аккуратно опустил чашку на блюдечко, стоявшее на инкрустированном деревянной мозаикой столе. — Никто не собирается удалять отца Ферро из его прихода.
Тот выпрямился на стуле.
— Никто? — Его покрытое шрамами лицо под седыми обкромсанными волосами обратилось вверх, к галереям, как будто в ответ кто-то мог высунуться оттуда. — Я даже не задумываясь могу вспомнить сразу несколько имен и названий. Например, архиепископ. Банк «Картухано». Зять сеньоры герцогини… — Темные недоверчивые глаза вонзились в Куарта. — И не говорите мне, что там, в Риме, кто-то ночами не спит, думая, как бы защитить какую-то там церковь и какого-то там священника.
Знаю я вас, говорили эти глаза, так что не надо рассказывать мне сказок. Ощущая на себе взгляд Макарены Брунер, Куарт сделал примирительный жест:
— Для Рима имеет значение любая церковь и любой священник.
— Не смешите меня, — отрезал отец Ферро. И нехотя засмеялся.
Крус Брунер ласково коснулась веером его руки.
— Я уверена, что отец Куарт вовсе не собирался смешить вас, дон Приамо. — Она взглянула на Куарта, как бы прося, чтобы тот подтвердил ее слова. — Он производит впечатление весьма порядочного священнослужителя, и полагаю, что его миссия очень важна. Поскольку речь идет о сборе информации, нам следовало бы оказать ему содействие. — Бросив быстрый взгляд на дочь, она устало обмахнулась веером. — Правда никогда никому не приносит вреда.
Старый священник склонил голову — уважительно и в то же время упрямо.
— Вашими бы устами, сеньора. — Он отхлебнул шоколада, и коричневая капля повисла на щетинистом подбородке. Дон Приамо вытер ее огромным засаленным носовым платком, вытащенным из кармана сутаны. — Но боюсь, что в Церкви, как и во всем остальном мире, почти любая правда является ложью.
— Не говорите так! — воскликнула герцогиня, шокированная наполовину в шутку, наполовину всерьез. — Вы попадете в ад.
Она закрывала и открывала веер, подняв его на уровень глаз. И тут впервые Лоренсо Куарт увидел, как отец Ферро улыбается по-настоящему. На его лице нарисовалась добродушно-скептическая гримаса — как у взрослого медведя, которому досаждают своей возней медвежата. Она смягчила грубые черты его лица, придав ему более человечное выражение — то самое, с лежавшей сейчас в гостинице фотографии «полароидом», сделанной в этом же дворе. По ассоциации Куарт вспомнил Монсеньора Спаду, своего шефа. Оба они — архиепископ и приходской священник — улыбались одинаково, как гладиаторы-ветераны, для которых направление большого пальца — вверх или вниз — не значило почти ничего. Он спросил себя, будет ли и он когда-нибудь улыбаться вот так. Макарена Брунер все еще смотрела на него, и казалось, что она тоже владеет секретом этой улыбки. Герцогиня внимательно взглянула на дочь, потом на Куарта.
— Послушайте, падре, — после секундного раздумья заговорила она. — Эта церковь имеет большое значение для моей семьи… Не только потому, что она означает, но и потому, что, как говорит дон Приамо, разрушенная церковь — это исчезнувший кусок неба. А мне совсем не хочется, чтобы то место, куда я собираюсь, сокращалось в размерах. — Она поднесла к губам стакан с кока-колой и зажмурилась от удовольствия, когда пузырьки ударили ей в нос. — Я надеюсь, что наш священник поможет мне попасть туда в назначенный срок.
Отец Ферро шумно высморкался в платок.
— Вы попадете туда, сеньора. — Он еще раз высморкался. — Даю вам слово.
Он сунул платок в карман, глядя на Куарта так, словно бросал ему вызов: а ну-ка, попробуй докажи, что я не могу давать подобных обещаний. Крус Брунер зааплодировала, стуча веером по ладони.
— Вот видите, — улыбнулась она Куарту, — как выгодно приглашать священника на чашку шоколада шесть раз в неделю?.. Это дает некоторые привилегии. — Ее влажные глаза, одновременно серьезные и насмешливые, с благодарностью глянули на отца Ферро. — Некоторую гарантию.
Старый священник, испытывая неловкость из-за молчания Куарта, поерзал на своем стуле.
— Вы и без меня попадете туда, — мрачно отрезал он.
— Может, да, а может, нет. Но я уверена, что, если меня не будут пускать туда, наверх, вы способны устроить им хороший скандал. — Почтенная дама бросила взгляд на агатовые четки, лежавшие на столике поверх газет и журналов, рядом с молитвенником, и обнадеженно вздохнула. — В моем возрасте это успокаивает.
Из сада, находившегося по ту сторону решетки, открытой под одной из арок галереи, доносилось пение дроздов. Нежная звонкая мелодия всякий раз оканчивалась двумя высокими трелями.
— Май — месяц любви, — пояснила герцогиня, поворачиваясь боком, чтобы лучше слышать.
Дрозды обычно рассаживались вдоль каменной ограды, по другую сторону которой находился женский монастырь, и нередко их пение сливалось с пением сестер. Отец герцогини, дед Макарены, сказала она, в последние годы жизни занимался тем, что записывал голоса этих птиц. Магнитофонные ленты и пластинки находились где-то в доме. Иногда среди птичьих трелей можно было различить шаги дедушки по гравиевой дорожке сада.