— Везет же немцу этому, а? — не то пошутил, не то позавидовал мастер дорожный. — Салага еще зеленый, а везучий какой!
Себастьян понял все, что сказал в его адрес мастер дорожный. Усмехнулся сначала, а потом и задумался: может, и вправду везет!
В вермахт призвали его в феврале сорок пятого года, когда войска генерала Черняховского шли на взятие Кенигсберга.
После ускоренной подготовки на курсах пулеметчиков его, в составе молодого пополнения, направили в Пиллау, в 3-ю танковую армию, которая вела «жестокие бои с превосходящими силами русских». Эта газетная формулировка того времени запомнилась, наверно, всей Германии. Бои действительно были жестокими. Стремительное наступление русских было тому причиной.
А Себастьян считал виновниками отступления вермахта солдат пятого года службы. Еще со времен Сталинградской битвы он запомнил их раздавленными и безвольными.
Один такой инвалид, бывший вояка из 6-ой армии, после ампутации обмороженных ступней, вернулся в селение. Молчаливо сосредоточенный в себе, он выбирался на воздух и днями сидел перед домом на стульчике, тупо уставившись перед собой немигающим взглядом, и постоянно что-то жевал. Видом своим поникшим он убивал настроение в окружающих.
«Вот такие трусы зачем-то продолжают жить, а погибли самые лучшие!»
Вся Германия помнит, как погибли те самые лучшие.
3 февраля 43 года это случилось. Флаги Германии приспущены. С замиранием сердца Родина слушает сообщение верховного командования вермахта: «Сражение в Сталинграде закончено. До последнего вздоха верная своей присяге, 6-я армия под образцовым командованием генерал-фельдмаршала Паулюса пала перед лицом превосходящих сил врага и неблагоприятных обстоятельств. Под флагом со свастикой, укрепленным на самой высокой руине Сталинграда, свершился последний бой. Генералы, офицеры, унтер-офицеры и рядовые сражались плечом к плечу до последнего патрона. Они умирали, чтобы жила Германия. Их пример сохранится на вечные времена».
Себастьян поверил в искренность слов этого сообщения: только так должны сражаться солдаты Великого рейха!
В первых же боях Рей Себастьян проявил выдержку и отвагу, удивив солдат бывалых. Его пулеметный расчет отбивал атаки русских с хладнокровием дерзким. Даже когда остался один, он не покинул позиции без команды.
Когда 3-я танковая армия потеряла всю свою технику, уцелевших бойцов доставили морем в Штеттин, а оттуда в Берлин, где они стали ядром новой танковой армии, которая также называлась 3-й.
«За проявленную храбрость и самоотверженные действия» в боях, в составе пулеметного расчета подразделений танковой пехоты, Рей Себастьян был награжден орденом «Железный крест» 1 класса и «Штурмовым знаком».
В Берлине Себастьян попал под бомбежку и был ранен осколком в плечо. Рана была не опасная, но заживала медленно: угнетали тяжелые вести с фронтов.
Под бравурную музыку радио, сводки с фронтов завершались печальным итогом: «Отошли на заранее укрепленные позиции!»
«Мы отчаянно деремся, вызывая огонь на себя! А рядом гибнут старые люди, женщины, дети! — приходило на ум Себастьяну в минуты сообщений с фронтов. — Гибнут они потому, что не ушли с фронтовой полосы. А сейчас уходить уже некуда! Русские всюду! Во имя чего мы деремся сейчас? Кого защищаем от русских? Нашего фюрера? Или немецкий народ, который бессмысленно гибнет вместе с нами?..»
9 апреля русские взяли Кенигсберг.
В качестве снотворного стали давать какую-то микстуру хмельную, а сами раненые прибавляли к ней свою долю спиртной бурды, доставляемой в госпиталь предприимчивыми торгашами.
В вермахте Себастьян притянулся к спиртному.
Когда рана зарубцевалась, его определили в Берлинскую армию. Так он стал защитником укрепленного Александерплаца, в качестве первого номера пулеметного расчета.
25 апреля Берлин был полностью окружен русскими войсками. Известие это удручающе сказалось не только на Себастьяне.
В полуподвальном помещении толстостенного дома старинного, где находился его пулеметный расчет и еще какие-то расчеты, в том числе и два артиллерийских, появились консервы мясные и овощные, сигареты английские лучших сортов «Аттика», «Нил», шоколад в коробках круглых с надписью «Шокакола». С особой осторожностью солдаты принесли в мешках бутылки с коньяком, бенедиктином, ликером…
Но даже охмелевших и сытых защитников этого дома не покидала трезвая мысль, что они продержаться здесь могут до прямого выстрела русской самоходки или танка.
Александерплац был превращен в настоящую крепость. Улицы в этой части столицы были перекрыты баррикадами или защищались минными полями. Кварталы же разбомбленных домов были превращены в пулеметные гнезда или в укрепления, где минометы прятались и танки.
Здесь шли яростные уличные бои, и русские продвигались очень медленно, но 29 апреля они взяли Александерплац.
Себастьян помнит, как русские ворвались в полуподвал, как ударили по каске, оторвали от пулемета и швырнули на пол. Он какое-то время лежал присмиренный.
Автоматным очередям русских резко вторило эхо бетонной коробки и с болью жестокой в голову втыкалось. Остро хотелось пить.
Холод цементного пола его успокоил, и он в ожидании, что его непременно пристрелят сейчас, внезапно уснул.
Носком сапога его подняли и наружу за шиворот вывели.
«Вот где меня расстреляют! У бочки этой зеленой, прострелянной!..»
Площадь и укрепления, только что взятые русскими, были затянуты дымом удушливым. До полного выгорания бушевали пожары.
Всех, кто мог ходить, русские выгнали из укрытий и стали обыскивать.
У рядом стоящего с Себастьяном унтер-офицера русский обнаружил за поясом «Браунинг» и сунул унтеру под нос кулак с зажатой в нем находкой:
— У, гад!
У Себастьяна, помимо солдатской книжки, опознавательного знака и платка носового, засохшего в комок, нашел пару кусочков сахара в обертке и все вернул.
Тот, кого обыскали, отходил к баррикаде из каких-то бетонных блоков и хлама железного.
Пока он, в толпе солдат и офицеров, дожидался участи своей, рядом возникла девочка лет девяти в грязном тряпье. Она просила чего-нибудь поесть.
Себастьян отдал ей сахар.
— А это тебе зачем? — на его награды указала.
Он на минуту задумался, не зная, как быть. И тут перед глазами возник эпизод, как два солдата СС, перед последним штурмом русских, переодевшись в гражданское, прощались с наградами. Френчи держа за плечи, они поцеловали ордена и знаки, свернули мундиры, стянув рукава узлом, и, убегая, швырнули эти свертки в окна пылающего дома.
Себастьян покрутил головой: у кого бы спросить? Все были в шинелях, в отличие от него, и как они поступили с наградами своими, ему не было видно.
Рядом стоящий солдат пожилой коротко бросил: