– Запомни, – напутствовал Макаренко перед полетом, – растерялся, не знаешь, что делать, – брось ручку, и он сам выйдет. Только не мешай.
Итак, запас высоты есть, с богом… Убрал газ, лечу горизонтально… Скорость упала почти до посадочной, самолет начинает вздрагивать, теряя устойчивость… Самое время – ручку на себя и одновременно левую ногу вперед – земля тут же завертелась в неистовом хороводе… Первый виток, второй, третий… Достаточно – даю противоположную направлению вращения правую ногу и толкаю ручку от себя… Есть! Вышел! Даю газ, чтобы набрать высоту для выполнения других фигур…
Вот так, вылет за вылетом, крепли дружба и взаимопонимание молодого человека и крылатой машины, сплетенных небом в единое целое. С каждым днем росла уверенность в своих силах, появлялся азарт, мысли о возможном отказе двигателя и его возможных последствиях бесследно испарились. И однажды, лихо крутанув бочку, я с удивлением и восторгом обнаружил, что совершенно не задумываюсь над техникой ее исполнения. Самолет словно повинуется одному лишь движению моей мысли, ни на мгновение не подвергая сомнению мою власть над ним… Пьянея от счастья, изящным росчерком сменяющих друг друга фигур пилотажа я как будто написал в безоблачном уфимском небе свое окончательное и бесповоротное решение: «Я буду летать!»
Детская мечта, приведшая безусого парнишку в городской аэроклуб, окрепнув и возмужав, преобразилась в ненасытную жажду полета, которая в эти мгновения возвысилась до безграничной любви к воздушной стихии, не покинувшей меня до сих пор…
…За тридцать семь лет летной работы через мои руки прошло двадцать с лишним типов самолетов. Каждый из них имел свой неповторимый характер. И каждый раз с предельной осторожностью и не меньшим усердием я неизменно добивался того самого столь желанного единения с крылатой машиной, впервые испытанного в далекой юности…
…А тогда, в начале 40-го года, я, восемнадцатилетний выпускник Уфимского аэроклуба Михаил Шишков, имея на своем счету около двадцати провозных и двадцати семи самостоятельных полетов общей продолжительностью порядка сорока часов, с оптимизмом смотрел в свое будущее.
Система подготовки ВВС Рабоче-Крестьянской Красной армии предвоенных лет включала в себя несколько ступеней, первой из которых являлась сеть аэроклубов, охватывавшая почти каждый достаточно многочисленный населенный пункт. Здесь производился первичный отсев принципиально неспособных к летной работе и давались начальные навыки управления учебным самолетом. Пропаганда работала прекрасно, и от желающих посвятить свою жизнь военной авиации просто не было отбоя.
Каждый аэроклуб закреплялся за определенной школой военных пилотов, поэтому его выпускники, прошедшие все необходимые проверки, автоматически становились курсантами соответствующего учебного заведения. После его окончания летчики-истребители получали направление непосредственно в строевые части, а бомберы – в так называемые резервные бригады, куда также прибывали штурманы и стрелки-радисты, завершившие обучение по своим специальностям. Сформированные экипажи проходили необходимую индивидуальную подготовку и распределялись по полкам, где, как предполагалось, должны были отрабатывать групповую слетанность и боевое применение.
Эта система была весьма неплохо продумана и для мирного времени являлась достаточно совершенной, но в ней имелся существенный недостаток, стоивший в военное время многих человеческих жизней. Полки пополнялись экипажами, подготовка которых не соответствовала боевым задачам, а времени для их полноценного ввода в строй практически не оставалось. Вот и приходилось бросать еще неоперившихся ребят в самое пекло войны…
Еще одним подводным камнем было то, что предпочтения и склонности учлетов совершенно не принимались во внимание.
Поскольку Уфимский аэроклуб со дня своего основания служил кузницей кадров для школы военных пилотов, находившейся в Молотове, ни для кого не являлось секретом, что после ее окончания мы станем летчиками бомбардировочной авиации. Правда, особого недовольства этим никто не выказывал – мы были готовы защищать Родину в том качестве, в котором нам поручат.
В моем же частном случае судьба распорядилась наилучшим образом, ибо по своему темпераменту и складу характера я являлся прирожденным бомбером – невозмутимым, вдумчивым, да и особой подвижностью никогда не отличался. Конечно, в то время кумирами молодежи, особенно после испанских событий, были бравые пилоты-истребители… Но этот род авиации требует от летчика совершенно других качеств – бьющей через край энергии, индивидуализма и агрессивности…
…Экзаменационный полет имеет много общего с первым самостоятельным вылетом – те же волнение и некоторая нервозность, неловко спрятанные за показным равнодушием, те же последние напутствия инструкторов. Но разница между ними несоизмерима – теперь твои действия оценивает не ставший за это время родным Макаренко, а придирчивый и строгий «купец», приехавший специально для этого из школы пилотов. От его наметанного взгляда не ускользнет ни малейшая неточность, поэтому каждый понимает: права на ошибку сегодня нет.
Некоторым учлетам он задавал неожиданные теоретические вопросы, а кое-кому «повезло» прокатить его в качестве пассажира. Тем не менее все окончилось хорошо, и инструктору не пришлось краснеть за нас.
После экзамена Макаренко собрал всех своих учеников и, похвалив наши успехи, дал свое последнее напутствие.
– Полет начинается с того момента, как ты сел в самолет, и оканчивается лишь после выключения двигателя. Расслабился, зазевался, и все – авария!
Эту простую жизненную мудрость, написанную кровью, я запомнил на всю жизнь и несколько позже, когда самому пришлось вкусить нелегкий хлеб инструктора, многократно повторял своим подопечным.
Через пару дней нас собрали для собеседования с командиром отряда. Внимательно ознакомившись с личными делами, он интересовался нашими планами и настроениями. Несколько уже знакомых нам вопросов о происхождении бабушек и дедушек, а также о вступлении в комсомол подкидывал сидевший за отдельным столом офицер. Не помню, как тогда официально называлась его должность, но заведовал он классовой и моральной чистотой курсантов Молотовской школы пилотов. И в этот раз никаких проблем с мандатной комиссией у меня не возникло.
– Есть ли родственники за границей? – спросил он, внимательно глядя мне в глаза.
– Никак нет! – без малейших колебаний ответил я, будучи абсолютно убежден в правоте своих слов…
…Уже после войны, когда я служил на Камчатке, начальник особого отдела вызвал меня для беседы и сообщил, что кто-то из моих дальних родичей по маминой линии оказался в Аргентине. Будучи до революции матросом царского флота, после Гражданской ушел туда на своем корабле и не вернулся. С тех пор он никак не давал о себе знать, и о его существовании при мне ни разу не вспоминали.
– Понятия никакого не имел о нем, – стараюсь отвечать как можно более спокойно. – Тем более сами понимаете, во время войны я запросто мог бы улететь, с полным запасом топлива – так вообще за три тысячи километров от места базирования. А Швеция совсем рядом – около часа лету.