У меня была Машина фотография, небольшая такая, с удостоверения. Тоска придавит – посидишь, посмотришь на нее – немного отпустит. Позже, когда мы перелетели в Паневежис, Маша прислала мне еще одну свою фотографию, девять на двенадцать. Лучезарная беззаботная улыбка, проглядывавшая сквозь некоторое смущение, веселые глаза, еще не изведавшие слез, – во всем этом безошибочно узнавалось довоенное время…
«Наша разлука будет долгой», – подсказывало мне какое-то необъяснимое смутное предчувствие…
Оставалось лишь переписываться. Честно говоря, не слишком я любил эпистолярный жанр. Не то чтобы не умел слова в строчки укладывать, проблема совсем в другом заключалась – о чем и как писать. Рассказывать о том, как тяжело и страшно находиться в кабине самолета под огнем зениток, как дрожат колени и стучат зубы… Нет, конечно. Родные и так за меня переживают, а придет домой такое вот письмецо, так совсем нервы себе изведут. А им самим ой как тяжело! Хвастать победами, бравируя показной удалью, не позволяла совесть. Вот и приходилось каждый раз выкручиваться, придавая элемент новизны стандартным сообщениям вроде: «Все нормально. Жив-здоров. Воюю». В основном, насколько я знаю, все так делали.
Ну а само перебазирование прошло довольно обыденно. Взлетели друг за другом, сделали несколько прощальных кругов над Каменкой, чтобы в строй собраться, и потопали на новое место. Первым на незнакомом аэродроме приземлился, как это и принято в авиации, сам командир. Отрулив в сторону, он передал нам по радио оптимальный с точки зрения бокового ветра посадочный курс. Вскоре все самолеты выстроились вдоль полосы, а техники и помогавшие им члены экипажей приступили к разгрузке полкового имущества, которым практически под завязку были наполнены наши «Бостоны». При этом медлить не приходилось – нам предстояло еще раз вернуться в Каменку за оставшимся там хозяйством.
У моего же экипажа имелась еще одна, и причем довольно веская, причина поторопиться с отлетом. Дело в том, что в суматохе сборов Бабанов оставил в казарме свой баян. Правда, поначалу эта оплошность штурмана казалась довольно безобидной. Действительно, куда он денется, лежит себе на своем месте и ждет, когда мы за ним вернемся. Но когда мы заскочили в свою опустевшую комнату на втором этаже, оказалось, что наш баян бесследно исчез. А ведь всего чуть менее трех часов прошло…
– Черт возьми! – сокрушался Бабанов. – Как же так могло получиться!
Между прочим, потеря баяна – неприятность в то время весьма серьезная. Еще бы! Можно, конечно, и без него песню спеть или просто музыку по радио послушать… Но это уже совсем не то. Живьем-то гораздо лучше! В общем, требовалось срочно найти для Бабанова новый инструмент. Сперва обратились к замполиту, но, увы, он оказался бессилен помочь: «Внимательнее надо быть к таким делам! – пожурил нас Виктор Михайлович. – А баяна-то у меня нет. И взять его негде. Так что ищите сами. Купите, в конце концов!»
Так мы и сделали. Буквально несколько дней спустя нам подвернулся мужичок, продававший довольно неплохой баян. Инструмент явно был в активном употреблении, но, несмотря на это, выглядел весьма недурно, а когда Иван взял его в руки и растянул меха, сразу же стало понятно: найти что-либо получше вряд ли удастся. По крайней мере в ближайшее время. Поэтому, особо не торгуясь, мы приобрели этот баян.
– Смотри, Ваня! – шутливо, но вместе с тем назидательно сказал я. – Больше не теряй!
– Обязательно, – немного смущенно ответил он.
Аэродром Клопицы существовал еще с довоенных времен и поэтому был хорошо знаком старожилам нашего полка. В 41-м на нем обосновались немцы, а почти три года спустя мы вернули его себе. Взлетно-посадочная полоса, хоть и была четко обозначена, представляла собой просто хорошо укатанный грунт. Зато находилась она практически в чистом поле, поэтому при сильном боковом ветре можно было садиться даже поперек нее. Длина полосы нас также особо не стесняла, и в отличие от Каменки, где приходилось бороться за каждый метр, здесь мы словно вырвались на необъятные просторы. В Клопицах даже посадка с неисправной тормозной системой не грозила никакими последствиями – для выбега самолета места имелось предостаточно. Неудивительно, что новый аэродром нам сразу же понравился.
Машины наши, как и в Каменке, были размещены в лесу, расположенном неподалеку. Прорубили среди сосен главную просеку, так, чтобы справа и слева от крыльев оставалось около пяти метров, а по ее сторонам организовали стоянки для самолетов. Никаких капониров или других укрытий не было. Перед взлетом двигатели запустил и порулил на полосу. Приземлился – вновь на просеку эту выкатываешься. Напротив своего места остановился, двигатели выключил, и все – полет окончен. Экипаж топает на КП, а техники заталкивают машину хвостом вперед на место.
Жилье наше располагалось почти у самой границы аэродрома – примерно в сотне метров от стоянок самолетов, так что особой нужды в полковом автобусе в Клопицах мы не испытывали и ходили только пешком. В трех рубленых двухэтажных деревянных домах, оставшихся еще с довоенных времен, разместился личный состав, четвертый заняли штаб полка и некоторые подразделения оперативного отдела дивизии. Неподалеку находились столовые для офицеров и матросов, а также баня. Между прочим, все эти строения сохранились довольно неплохо. Видимо, и нашим в 41-м, и немцам в 44-м пришлось отступать столь стремительно, что взорвать их ни те, ни другие так и не успели.
Первый же день пребывания на новом месте принес нам неожиданное неприятное открытие – мы, люди, оказались не единственными живыми существами, населявшими казармы. Здесь были еще и клопы. Большие, заразы, редко когда доводилось таких видеть. По всей вероятности, они водились в этих местах еще с незапамятных времен и, конечно, очень обрадовались нашему появлению на «своей» территории. Все мы без исключения, невзирая на звания и награды, были безжалостно атакованы этими насекомыми, лишавшими нас покоя и сна. Придешь, бывало, после задания, на кровать плюхнешься… Буквально пару минут спустя они уже начинают по тебе ползать. И кусаются – будь здоров! Ну какой тут отдых! Крутишься, вертишься… Потом заснешь, конечно, усталость-то свое берет, но все равно приятного мало.
– Понятно, почему деревеньку эту Клопицами назвали, – шутили полковые острословы.
Стали держать совет, как оградить себя от посягательств этих назойливых паразитов. Кто-то предложил поставить возле кроватных ножек, по которым, как было замечено, взбираются наши мучители, баночки, наполненные керосином. Клопы, мол, его боятся и поэтому никак не смогут к нам приблизиться. Идея была встречена с энтузиазмом, ведь в той ситуации, в которой мы тогда оказались, побочный эффект в виде неприятного запаха керосина воспринимался нами как небольшое неудобство, к которому легко можно было привыкнуть.
Увы, данное мероприятие никакого успеха не имело. Клопы оказались намного сообразительнее, чем мы о них думали, и быстро адаптировались к новым условиям. Теперь они стали заползать на стены, потом – на потолок, а оттуда, выбрав позицию точно над кроватью, один за другим пикировать на лежавшего на ней человека. Причем совершенно не стесняясь светлого времени суток.