30 января 1933 года добрая половина Германии отмечала праздник. Люди праздновали назначение на пост канцлера того, кто пообещал покончить «с разлагающим влиянием демократического и республиканского духа». Штауффенберг был в числе радовавшихся людей. В тот вечер в Бамберге он был приглашен на ужин к своим будущим родственникам. Все ждали его, чтобы сесть за стол. Но Клауса все не было. Время шло. На улицах происходило шествие народа, штурмовики были в первых рядах. В темноте горели многочисленные факелы. На ветру развевались знамена со свастикой. В коричневых рубашках с повязками на рукавах, в новеньких ремнях и сверкающих сапогах, новые хозяева страны двигались гусиным шагом. Шествие извивалось между старинными домами средневекового города под звуки песен «Германия проснулась» или «Гитлер приказывает, мы подчиняемся». В доме Лершенфельдов царило беспокойство. Что означал весь этот шум? Слова «Песни Хорста Весселя» заставляли вздрагивать, эти тяжелые рифмы обещали уничтожить «красный фронт и реакцию». Жених явился около одиннадцати вечера. Он весь светился от радости. И просто пояснил, что возглавлял шествие, поскольку в такой момент народного единения толпа не поняла бы, почему офицер в форме не хочет ее возглавить. Старый генерал императорской армии сурово его отчитал. Как же можно было компрометировать себя до такой степени со сбродом? Задача вождя состоит не в том, чтобы смешиваться с толпой, а в том, чтобы руководить ею, особенно когда в ней столько плебеев и хамов. Но Клаус и не думал раскаиваться в своем поступке. Это был исторический час. Надо было ему соответствовать. Кстати, великие предки указали путь в ходе великой освободительной войны. Именно на народ, на народную армию опирались вожди, подобные Шарнхорсту и Гнейзенау, чтобы изгнать Наполеона из империи. Наш высокородный аристократ был охвачен популистским безумием. Он не хотел от этого отказываться. Ужин был скомкан.
После этого в течение некоторого времени Клаус продолжал действовать в том же духе. Когда он возвращался с учебного поля со своим эскадроном тихой рысью, вдоль Регнитца послышался большой шум. Одна эпоха закончилась, начинались другие времена. Перед древней ратушей, с любопытным смешением архитектуры Средневековья и веселого стиля барокко, являвшейся одновременно символом прочных буржуазных устоев и наслаждения жизнью, в последний раз был поднят черно-красно-золотистый флаг Веймарской республики — черно-красно-горчичный, как говорили его противники, — а рядом был водружен стяг со свастикой, ставший наряду со старым немецким флагом официальным символом рейха. Штауффенберг дал своим кавалеристам команду остановиться повзводно напротив флага Веймарской республики. Скомандовав затем «сабли наголо», он заставил их отдать честь под звуки марша приветствия Фридриха Вильгельма III, что в Германии приравнивалось к отданию чести знамени. Затем его эскадрон парадной рысью с саблями на плече проследовал в конюшни. Едва он спешился, как его вызвали к командиру полка полковнику фон Перфалю. Что означал сей цирк? В 17-м Бамбергском полку честь отдавалась национальному флагу, а не самодельным тряпкам. Штауффенберг был вынужден публично покаяться. Впрочем, у него не было другого выхода. Но послание было ясным. Он с восторгом приветствовал наступление новых времен. Он был кем угодно, но не противником нацизма с самого его зарождения. Были ли он сам нацистом? Возможно, что нет! Как и многие другие, он приветствовал то, что считал позитивным.
Первые действия нового канцлера полностью отвечали чаяниям молодого офицера, националиста, народника, противника демократии, большевизма и республики. Ему было всего 26 лет, он был мечтательный, пылкий, жаждущий действия, реванша, а главное — стремившийся покончить с той Германией, которая была низведена в положение государства второго порядка из-за давления на нее победителей 1918 года и парламентских комбинаций, которые, по его мнению, парализовали страну. Гитлер представлялся ему спасителем. 3 февраля он заявил начальнику Генерального штаба генералу Курту фон Хаммерштайну, что перевооружение будет произведено во что бы то ни стало. Эта информация разошлась по гарнизонам. В течение нескольких месяцев все, что не нравилось в Веймарской республике, было разрушено: 4 февраля в соответствии со статьей 48 Конституции фельдмаршал Гинденбург издал указ «о защите народа и государства». Министр внутренних дел получал право запрещать все политические манифестации, закрывать газеты или принимать «все меры, которые он сочтет необходимыми». Политическая жизнь замерла. Для Штауффенберга это означало конец коммунистическим крикунам на улицах. 17 февраля Геринг отдал приказ полиции защищать патриотические организации — включая штурмовые отряды СА, СС или «Стальной шлем» — от врагов государства и при необходимости открывать огонь. 27 февраля Рейхстаг был подожжен голландским коммунистом Маринусом Ван дер Любе. Возможно, за этим стояли нацисты. В любом случае это стало для Гитлера удачным предлогом. Начиная с 28 февраля он отменил все основные свободы: свободу мысли, свободу прессы, свободу передвижений, свободу образования массовых организаций, неприкосновенность жилища, запрет обратного действия уголовных законов, право на двойную юрисдикцию. С того дня власти могли по своему усмотрению арестовывать любого гражданина. Правовое государство, столь милое на словах образованной буржуазии, умерло. 5 марта на выборах нацисты и их союзники получили большинство в 51,8 % голосов. 22 марта большинством в две трети своего состава рейхстаг передал Гитлеру всю полноту власти сроком на четыре года. Все политические партии были распущены или объявили о самороспуске. 14 марта НСДАП стала единственной партией рейха. Какие потрясения! Всего-то менее чем за полгода!
Штауффенберга все это явно не беспокоило. Для него это означало конец «маскарада». Были, конечно, некоторые перегибы. В частности, грабежи магазинов, принадлежавших евреям, в апреле 1933 года, к чему призвала газета «Атака», этот антисемитский капустный лист гауляйтера Берлина. Но он отнес это к переусердствовавшим исполнителям воли партии, а не оценил как гитлеровское мировоззрение, которого он не знал и знать не хотел. Об этом он рассказал Штефану Георге в письме, датированном 21 июня 1933 года, где он определил свое отношение к нацизму. Партия его не интересовала, главное были люди, особенно если бразды правления отдаются лучшим. Это надо понимать — таким, как он. Мистическая сторона вождя полностью соответствовала его внутренней интуиции. Культ молодости также, именно она должна была покончить со старым буржуазным расслоением общества. Он чувствовал, что стоял на пороге революции. Она открывала перед ним чистый лист, где он написал: «Все здесь выходит за рамки обыденного. В этой революции, как и во всех других революциях, можно было увидеть многое из поведения человечества, все его перевоплощения. А в ходе революции буржуа больше не мог притворяться […]. В конечном счете не партии, а благородные люди вершат великие дела. Тот, кто заложил в себе твердую основу для своих действий, тот и должен был быть вознагражден за свой ум. Это не было цинизмом, просто способом отделаться от тех, кто был за или против, кто заблудился в бесполезных умственных определениях». Клаус фон Штауффенберг ничего не понимал. Этот умный человек, отвергавший интеллигентность, полагал, что настали новые времена для высокородных странствующих рыцарей. Для него не важен был цвет мундира: зеленовато-серый, коричневый или черный, главное было оставаться в этом мундире Дон Кихотом. Он не понял, что настало время людей типа Санчо Панса.