Другой сообщник Трескова, подполковник фон Герсдорф, согласился пожертвовать собой. Он планировал надеть пояс со взрывчаткой и взорваться вместе с фюрером во время выставки трофейного советского оружия 20 марта, в «День героев». Когда Гитлер вошел в арсенал, он запустил часовой механизм, будучи готовым к высшему самопожертвованию. Но в тот день маленький капрал из Браунау был в плохом настроении. Он куда-то торопился. И перед экспонатами останавливаться не стал, а быстрым шагом прошел через весь зал. Спустя полчаса после прибытия он уехал. Часовой механизм был установлен на взрыв с задержкой в сорок пять минут. Герсдорф едва успел добраться до туалета, чтобы обезвредить бомбу. Успел. Но Гитлер был жив. Опять неудача. При ближайшем рассмотрении этих серьезных планов, разработанных и осуществленных полными решимости людьми, этой немыслимой череды неудач, этих добрых фей, оберегавших вопреки всему человека, который никак не должен был уцелеть, историк не может отделаться от ненаучного, но очень захватывающего ощущения того, что некий роковой союз объединял этого человека с немцами, которым суждено было терпеть его до сожжения во дворе рейхсканцелярии в 1945 году.
Ну а в то самое время Штауффенберг ничего не знал о неудачах друзей. Он жил другой жизнью, жизнью немецких армий, теснимых в Тунисе англо-американскими войсками, неумолимо сжимавшими свои гигантские тиски между Алжиром и Ливией.
Когда Клаус прибыл в Тунис, ситуация на фронте была отнюдь не радостной. С запада, из Алжира, наступали войска генерала Патона. С юга вдоль «линии Марет» стояла в готовности взять город 8-я армия Монтгомери, покрывшая себя славой побед под Эль-Аламейном, в Киренаике и Феззане. Немецкие войска, руководимые генералом Кессельрингом из штаба в Италии, уступали противнику: англо-американцы значительно превосходили их в материальных и людских ресурсах. Из своего штаба в Тунисе генерал фон Арним был намерен выиграть время и зацепиться за те позиции, которые еще можно было удержать. Роммель, больной, но по-прежнему очень активный, хотел использовать остатки наступательной мощи своего Африканского корпуса, чтобы опрокинуть американцев и отбросить их к морю в Алжире. Пока шли споры, союзники укреплялись.
В 10-й танковой дивизии обстановка была не из радостных. Командир дивизии генерал Фишер совсем недавно погиб при вражеском обстреле. Его спешно заменил генерал фон Бройх. Бывший начальник штаба дивизии полковник Бюрклин был тяжело ранен и ждал эвакуации. Техника была изношена, разбита, не хватало запчастей.
Сразу по прибытии Штауффенберг был встречен с неприязнью. Все жалели Бюрклина. И полагали, что салонный офицер прибыл на смену закаленному в горниле боев воину. Разве не было на нем великолепного серо-зеленого мундира штабного офицера, в то время как большинство носили запыленную и разношерстную сахарскую форму? Но очень скоро Клаус смог влиться в коллектив. У него была замечательная способность адаптироваться к условиям. Всех очаровала его врожденная властность. Свой КП он оборудовал в старом трофейном английском автобусе, который следовал за войсками в непосредственной близости от линии фронта. Он постоянно находился в движении, с сигаретой во рту по нескольку часов диктовал четкие и точные приказы, которые с радостью воспринимались офицерами на передовой. Они понимали, что ими руководила твердая рука, принимающая во внимание условия местности. Он регулярно встречался с офицерами. И старался с каждым установить личный контакт. Его автобус был всегда открыт для боевых товарищей, которые иногда бывали проездом. Как и в ОКХ, у него всегда находились для них кофе, шнапс или сигареты. В боевых условиях он полностью отбросил кастовые предрассудки. Когда во время бури к нему явился какой-то посыльный, он приказал передвинуть стол с картами, чтобы тот смог присесть отдохнуть, невзирая при этом на его звание. Один из его подчиненных, лейтенант Бюрк, написал жене: «У нас служит один из штабных офицеров, он просто великолепен, высший класс». Клаус очень скоро стал любимцем дивизии, что доказывало его человечность и силу убеждения. «Когда с ним говоришь, — добавил Бюрк, — знаешь, что он прав».
С генералом отношения тоже были великолепными. В ужасной обстановке, в которой они вместе оказались, Бройх был очень доволен тем, что мог положиться на такого работоспособного офицера, который к тому же мог переложить на музыку принимавшиеся им решения. Позже он написал, что это был «человек прямой, противник нацизма и невероятно серьезный штабник». По-человечески они были на одной частоте волны. Вечерами, после боев, побродив по камням, песку и высохшим руслам рек, они обычно с удовольствием распивали бутылочку карфагенского вина, размышляя о том, как переделать мир. Обсуждали все: ведение войны, бесноватость Гитлера, политику, литературу, музыку. Время от времени, устремив взор в пустыню, Штауффенберг вставал и читал наизусть стихи Штефана Георге, как рифмованную молитву, в память о прошлой жизни. Он не мог сдержаться от того, чтобы не заговорить о своих планах, о задуманном им покушении, о той роли, которую ему суждено было в этом сыграть. Лейтенант фон Хаген потом показал в народном суде, что однажды тот выпалил: «Мы должны убить этого парня». Никто ничего на это не ответил, но каждый молча согласился. Генерал пошел еще дальше. Несмотря на то что ему было жаль терять такого ценного заместителя, он ободрил его и посоветовал как можно скорее вернуться в Берлин, чтобы исполнить задуманное.
Но времени у Клауса на это не было. Его захватила война. И она его долго не отпускала. Боевые действия сменяли друг друга. Клаус отличался как при ведении оборонительных боев, так и при наступлении. Когда Роммель попытался прорваться по перевалу Кассерин вдоль границы между Алжиром и Тунисом, Клаусу удалось провести по узким горным дорогам два танковых полка и внезапно атаковать Шермана. За это он был отмечен в приказе. К несчастью, «тигры» застряли в песке, а «пантер» было не так много. Пришлось отступить. И опять-таки он же смог вывести попавшие в беду боевые части. В Тунисе Штауффенберг только отступал. На «линии Марет», возле Габеса, неподалеку от Соленого озера он играл с противником в кошки-мышки. Лишенный авиационной поддержки, при огневом превосходстве союзных войск, он маневрировал, как только мог. Он своими глазами увидел то, что осуждал еще в ОКХ: приказы доходят до войск с большим опозданием, они основывались больше на политических, нежели на военных соображениях. Лучшие войска были брошены на жертвенный алтарь ради военных сводок. Гитлер не желал никоим образом допустить, чтобы Северная Африка оказалась в руках союзников. Он опасался, что это может вызвать откол Италии. И тогда, чтобы сделать приятное Муссолини, он запретил ведение гибкой обороны, любой отход от линии между Суссом и Керуаном, хотя в этом случае войска смогли бы закрепиться на удобных для обороны позициях. Когда все же пришлось на это решиться, было слишком поздно. 10-й дивизии было поручено прикрывать отход. Перед арьергардом была поставлена безнадежная задача. Вечером 5 апреля в составе дивизии было всего 40 танков.
Утром 6 апреля между проходами Эль-Хафей и Бордж Бу-Хедма Штауффенберг постарался вывести из-под удара свои части. Из предосторожности они с генералом никогда не перемещались в одной машине. Иллюзий никаких он не строил. Перед тем как сесть в машину, он сказал лейтенанту Рейле: «Если мы сегодня останемся в живых, считайте, что нам сильно повезло». В проходе между горами под огнем «москитос» и «спитфайеров», среди окаменевших тел и горящих машин, он передвигался стоя в задней части своего автобуса боевого управления. Около полудня автобус был подбит вражеским самолетом. Клаус упал вперед, уткнувшись в землю залитым кровью лицом. Одна рука была наполовину оторвана осколками. Лейтенанту Шлотту удалось донести его до санитарной машины. После адской езды по ухабистым дорогам под налетами королевских ВВС, он был доставлен в военный госпиталь номер 200 в Сфаксе. Приговор врачей был суров. Он потерял левый глаз, правую ладонь пришлось ампутировать, на левой руке недоставало двух пальцев. Он мог пригодиться только в тылу.